И остался бедный шестиклассник наедине с сыном Ивана
Грозного.
Убьет! Прямо сейчас! Вон у него сабля на боку, и рука уже
лежит на золоченом эфесе.
– Чего таращишься, прохиндей? – усмехнулся царевич. – Эй ты,
из гроба восставший, тебя как звать-величать?
А Ластик и рта открыть не может – челюсти судорогой свело.
Не дождавшись ответа, Дмитрий Иоаннович отвернулся, устало
потер глаза и вдруг со вздохом произнес нечто совершенно невероятное:
– Дурдом какой-то. Проклятое средневековье.
В доску свой
Ну вот, сообразил Ластик, это я от страха с ума сошел. И
очень запросто, от нервного стресса.
– Приехали, – сказал он вслух. – Кажется, я чокнулся.
Царевич вздрогнул, обернулся, захлопал глазами.
– А? – Он затряс головой, словно отгоняя наваждение. – Ты
что изрек, холопишко? – Потер лоб и вполголоса пробормотал. – Ёлки, никак крыша
поехала.
– Это у меня крыша поехала от вашего семнадцатого века, чтоб
ему провалиться, – объяснил царевичу Ластик, окончательно убедившись, что
лишился рассудка. – Вот и мерещится черте что.
Голубые глаза достославного потомка Рюрика моргать
перестали, а наоборот раскрылись широко-широко.
– Боже Пресвятый, Pater noster, ну честное пионерское, –
забормотал и вдруг как бросится к Ластику, как схватит за плечи и давай трясти.
– Ты кто такой? Ты откуда тут взялся?
– Я Эраст Фандорин… из шестого класса… из Москвы… – лепетал
Ластик, болтаясь в сильных руках Дмитрия, будто тряпичный петрушка. – А ты-то…
вы-то кто? Почему «честное пионерское»?
Царевич выронил шестиклассника, сам тоже плюхнулся рядом,
прямо на землю, вытер лоб.
– Мати Божия, свой, советский! В доску свой! «Честное
пионерское»? Так я и есть пионер. Юркой меня звать. Юрка Отрепьев из 5 «Б»,
78-я школа имени Гайдара, город Киев.
– Имени Гайдара? – удивился Ластик, хотя, казалось,
удивляться дальше было уже некуда.
– Ну да. Писателя Гайдара. Ты как сюда попал, Эраст? Ну
имечко! Как у актера Гарина. Смотрел «Каин Восемнадцатый»? Зыконское кино!
– Нет, не смотрел. – Про такой фильм Ластик даже не слышал.
– Я в хронодыру провалился. Из 2006 года.
– Из 2006-го? – ахнул пионер Юрка. – Здоровско! А я из
шестьдесят седьмого, тыща девятьсот. Тоже провалился в эту, как ты ее назвал?
– Хронодыра.
Нет, я не сошел с ума, понял тут Ластик, – мне просто
повезло, ужасно, просто невероятно повезло! Недаром я у профессора экзамен на
везучесть выдержал.
– Как же ты в нее вляпался? – спросил он, глядя на
раскрасневшееся лицо товарища по несчастью. – Случайно, что ли?
– Да не совсем. – Отрепьев сконфуженно почесал затылок. – У
нас в Киеве Лавра есть, там музей исторический, знаменитый, слыхал наверно?
Ластик кивнул. Хотел сказать, что в Киевской Лавре теперь не
музей, а монастырь, как в старые времена, но не стал перебивать.
– Там пещеры есть, ближние и дальние. Черепушки всякие,
трупаки – ужас. Иноков-чернецов там ране погребали, – соскочил Юрка на
старорусский и сам не заметил. – Ну вот. Я с Виталькой, это кореш мой,
поспорил, что спрячусь там и всю ночь просижу, не сдрейфлю. Пошли мы в музей
перед самым закрытием, я в уголке заховался, а Виталька ушел. Договорились, что
назавтра, как музей откроется, он первым придет, ну я и вылезу. Я свой фонарь
китайский на кон поставил, а он ножик перочинный, с четырьмя лезвиями, отверткой
и штопором. – Царевич вздохнул – видно было, что ему и сейчас жалко того
ножика. – Остался я один. Когда свет погасили – включил фонарик. Вроде ничего,
не страшно, привидений никаких нет. Скучно только. Стал слоняться по лабиринту.
Туда залезу, сюда. Потом батарейка села. Полез доставать новую, да возьми и
вырони. Она закатилась куда-то, в глубину склепа. Полез я за ней. Шарил-шарил,
ползал-ползал, ну и провалился в какую-то яму пылъну да смердячу, – снова
выскочило выражение явно не из 1967 года. – Там пылища, кости какие-то, жуть.
Я, конечно, здорово перетрухал. Заорал. Кое-как вылез. Иду по стенке, наощупь.
Чую, запах чудной, какого раньше не было. Это ладаном пахло, я тогда еще не
знал. Вдруг навстречу огонек. Свечка. И видно кого-то черного, в колпаке. Ну
всё, думаю, прав Виталька, есть привидения! А оно, привидение-то, тоже меня
увидел, да как завопит: «Изыди, наваждение сатанинское!» Это отец Савватий был,
келарь монастырский. Мировой старик, мы с ним после подружились.
Юрка расхохотался, вспоминая свой давний испуг.
– Господи Исусе, лафа-то какая – поговорить по-человечески,
– блаженно улыбнулся он, хлопнув Ластика по плечу. – Попал я в лето семь тыщ
сотое и не сразу сообразил, что за год такой – это я уж потом узнал, что у
поляков он считается 1592-ой. Тринадцать лет назад это было… Выходит, я в
хронодыру провалился? А я думал, это как у Марка Твена, «Янки при дворе короля
Артура». Не читал? Там одного мужика, американца правда, по кумполу стукнули,
он очухался – бац, а сам в средневековье. То ли на самом деле, то ли это у него
шарики за ролики заехали, непонятно. Классная книжка. Ладно. Попадаю, значит,
елки-моталки, в 1592 год. Деваться мне некуда, ни фига не знаю, не понимаю.
Короче, остался у монахов. Я в бога, само собой не верю, но постриг принял,
наречен иноком Григорьем. Без этого в монастыре нельзя. Пожил в Лавре пару
годков, надоело. Захотелось мир посмотреть. Пошел бродить по свету. В Москве
жил, в Чудовом монастыре. Не понравилось мне там – несоюзно, душесушно, братия
друг на дружку поклепничает. Короче, полная хреновина. Свалил назад в Литву, в
смысле не в Литовскую ССР, а это тут Украину так называют – «Литва».
Слушать рассказ было ужасно интересно, да и в самом деле
здорово – после долгого перерыва говорить «по-человечески», прав Юрка.
– А как тебя угораздило в царевичи попасть? В шатер заглянул
какой-то дядька в ливрее,наверно слуга. Увидел, что государь сидит на земле,
обняв за плечо мальчишку в драном кафтане, и обомлел.
– Сгинь, собака! – рявкнул на него Отрепьев. Слугу как ветром
сдуло.