С юго-запада идет на Москву вор-самозванец, который врет,
будто он и есть царевич Дмитрий, чудесно спасшийся от ножа убийц. А между тем
известно, что никакой это не царевич – беглый монах-расстрига Гришка, в миру
звавшийся Юшкой Отрепьевым. Польский король, враг православия, ему войско дал,
и теперь самозванец хочет Годуновых прогнать, сам на царский престол сесть.
Сила у него великая, бьет он государевы войска раз за разом. И стоит уже
недалеко от Москвы, у города Путивля. Про вора Гришку толкуют, что он ведун
(колдун) и чернокнижник, нечистая сила ему помогает. Во время битвы с князем Мстиславским
– тем самым, которого Ластик в чулане видел, – напустил Вор на царское войско
дьявольскую птицу, плюющуюся огнем. Стрельцы испугались, побежали, потоптали
своих же товарищей до тысячи человек. Только батюшка, говорила Соломка, в эти
небылицы не верит. Брешет, мол, Мстиславский, чтоб свою дурость прикрыть. Да не
в Мстиславском беда – беда в том, что войско у нас хуже польского. Лишь глотки
драть и брагу пить умеют, а как в сражение идти, трусят.
Еще Соломка сообщила, что Вор прислал к царю Федору гонца с
письмом – мол, оставь престол по доброй воле, тогда не трону. Только кто ж ему,
разбойнику, поверит? Грамотку самозванца сожгли, гонца, как положено, замучили
до смерти.
Однако княжна не только рассказывала – еще и спрашивала про
жизнь в Ином Мире.
Сначала без большого интереса: не скучно ли все время играть
на арфах и лютнях, не зыбко ли ходить по облакам и возможно ли по обличью
отличить мужскую душу от женской, ведь и та, и другая бесплотные. Но когда
Ластик объяснил, что в мире, откуда он пришел, мужчины и женщины есть и вполне
себе отличаются друг от друга, глаза Соломки зажглись любопытством и вопросы
посыпались прямо-таки градом.
Как в раю одеваются женщины? Красят ли лица, плетут ли косы?
Одеваются кто как хочет, отвечал Ластик, а косы отращивают
редко. Многие вообще под мальчиков стригутся.
Страх какой, осудила Соломка и пожелала узнать про одежду
подробно.
– Ну, большинство молодых женщин ходят в портах (штанах), –
стал объяснять он.
Княжна так и ахнула:
– Как татарки, что ли? А платьев вовсе не носят?
– Носят, но совсем короткие.
– Вот досюда? – Она подняла сарафан до середины бедер. Ноги
у нее оказались крепенькие, как грибы-боровички. – Ох, срам! Волосья-то хоть
покрывают? Платком либо кикой!
– Только если холодно.
– Простоволосой перед мужчинами ходить стыдней, чем нагишом,
– строго сказала Соломка и вздохнула. – Да что с бесплотных возьмешь? Любви-то
между вашими мужиками и женками, поди, не бывает?
– Еще как бывает.
Здесь Ластик тоже вздохнул – вспомнил особу с соседней
парты. Эх, знала б она, куда занесло Фандорина, и еще неизвестно, вынесет ли
обратно. Но настоящего вздоха не получилось – очень уж далека была окружающая
действительность от лицейской жизни.
Глаза у Соломки разгорелись еще пуще.
– Раз так, обязательно в рай попаду – когда помру. Грешить
не буду ни вот столечко. А если все-таки придется, сразу грех замолю. И
девкам-холопкам накажу, чтоб за меня молились. Монастырю либо церкве чего-нито
пожалую. Буду я в раю, вот увидишь, – с убежденностью заявила она.
Василий Иванович тоже расспрашивал про Иной Мир, но
интересовало его совсем другое – не любовь и наряды, а землеустроение, то есть
политическая система.
– А какая у вас на Небе власть? Кто над душами властвовать
поставлен? Ангелы, над ними архангелы, а над архангелами апостолы святые?
– Вроде того, – отвечал Ластик, плохо представлявший себе
небесную иерархию.
– И сверху, надо всеми, Господь Бог Саваоф с Иисусом
Христом?
– Нет, Бог он отдельно, а у нас правит главный архангел, его
Президентом зовут.
– Ишь ты, у нас про такого и не слыхивали, – подивился
боярин. – Его, архангела Президента, Бог назначает?
– Нет, его выбирают граждане, ну, то есть райские жители.
– Как Бориску Годунова, что ли? – Шуйский неодобрительно
покачал головой. – Пустое это дело, когда все жительствующие правителя
выбирают. Тут кто громче орет, да побольше вина выкатит, того и крикнут на
царство. Неосновательно у вас устроено.
Подумал немножко, и вдруг ликом просветлел – видно,
обнаружил для себя в загробной жизни некие перспективы.
– А есть ли ангелы, которые побогаче остальных? Ну, там
нектару у них запасец или амброзии поднакоплено? – хитро прищурился правым
глазом боярин.
– Есть, конечно, – честно признался Ластик. – Только
богатые, они не ангелы.
– Ну неважно, пускай души блаженные.
Известие это Василия Ивановича явно обрадовало. И к выводу
он пришел такому же, что Соломка, только опять-таки на свой манер:
– Значит, и в раю жить можно, ежели с умом. Но тут же
затревожился:
– А что у вас там про Ад сказывают?
– Ничего.
– Совсем ничего. Поня-атно, – протянул Шуйский по своему
обыкновению, и чело на время омрачилось, но не сказать, чтобы очень надолго.
Довольно скоро опять разгладилось, в уголках рта появилась
улыбка. Наверное, скумекал, как от Ада отмажется. А может, подумал про что
другое.
О чем размышляет боярин, Ластик никогда не знал – очень уж
хитрого, скрытного ума был человек.
Может, оттого это, что он, по словам Соломки, много страсти
претерпел! Ластик тогда еще в старорусском не очень поднаторел и удивился –
князь вовсе не казался ему человеком страстным. Но оказалось, что страсти – это
опасности, испытания. Царь Иван Грозный любил бояр пугать. Кого казнит, кого в
тюрьму посадит, кого по миру пустит. Не миновала горькая чаша и Шуйских.
Побывал Василий Иванович и в опале, и в темнице, где готовился принять лютую
смерть, да сжалился Господь. «Кто при Грозном Государе состоял, они все по гроб
жизни напуганные, – объяснила княжна. – Не живут, а дрожат, не говорят, а
шепчут. Глаз-то один у батюшки завсегда прикрыт, видел? Это он себе нарочно
воли не дает. Однажды сказал мне: мол, поднимусь на самый верх, тогда буду на
мир двумя глазами глядеть, в оба, а пока погожу».