Филип Дик. Я жив, это вы умерли - читать онлайн книгу. Автор: Эмманюэль Каррер cтр.№ 63

— Нет, — настаивал француз, — одним из пяти наиболее значимых произведений в истории человечества.

Дик не смог тогда выяснить ни почему Дювик так считает, ни каковы были остальные четыре книги, но убежденность, с которой издатель произнес эту фразу, заставила его призадуматься.

Дик начал переписываться с Лемом, который хлопотал, чтобы «Убик» был опубликован в Польше. Но дело застопорилось, когда выяснилось что, согласно действующему в социалистических странах законодательству, гонорар можно получить только на месте. Лем любезно заметил, что Дик мог бы совместить приятное с полезным: посмотреть Варшаву и забрать гору злотых. А заодно, почему бы нет, он мог бы также принять участие в конференции. Совершенно неожиданно Дик заупрямился. Он писал сердитые письма своим агенту и издателю, а также самому Лему, которого он обвинял в желании присвоить себе причитающиеся ему, Дику, деньги. Лем-де рассчитывал на то, что американец никогда за ними не приедет. Или же Лем, напротив, хотел таким образом заманить Дика в Польшу с тем, чтобы не выпустить его обратно. Последняя гипотеза представлялась более вероятной, нежели банальное присвоение чужих денег, и Дик провел всю зиму в размышлениях, какими могут оказаться последствия. Но проверить это на практике уже не смог, поскольку предатель Лем больше не отвечал на его письма.

Совершенно очевидно, что секретные службы стран Восточного блока оценили подрывное значение его произведения. Они начали расшифровывать роман, доказательством чего являлась статья Лема, или же, скорее, группы людей, подписывающихся именем Лема. В Дике видели потенциального Солженицына, более опасного, чем первый, потому что он угрожал раскрыть свободному миру, или тому, что от него осталось, секрет, вплоть до сего дня сохранявшийся в тайне: в Америке происходит советизация, не говоря уже о сведениях, касающихся загробной жизни. Ведь недаром на французском телевидении говорили о нем как о писателе, достойном Нобелевской премии? (Дювик любезно передал Дику это мнение одного из его поклонников, высказанное в ходе какой-то передачи, посвященной культуре; из чего Дик заключил, что в Нобелевском комитете существует влиятельное лобби, состоящее из французских интеллектуалов и поддерживающее его кандидатуру. Дик уже задавался вопросом, что он будет делать, когда никсоновская диктатура откажется отпустить своего ныне известного противника в Стокгольм для получения премии.)

И пока дело до этого не дошло, там, на коммунистическом Востоке, пытались обезвредить бомбу. Пытались завязать контакты с Диком, в его сторону запускали пробные шары. Возможно, Дювик также участвовал в этом, и, даже если он сам этого не осознавал, не было сомнений, что все французские интеллектуалы, являвшиеся в той или иной степени марксистами и видевшие в произведении Дика критику капитализма, были игрушками в чужих руках и служили ретранслятором планов КГБ в свободном мире. Пешка, которую выдвинули вперед, чтобы расчистить диагональ для сумасшедшего игрока. И вот когда почва была подготовлена, на сцену выступил Лем и весьма любезно пригласил американского фантаста в Польшу. И если бы Дик позволил заманить себя в ловушку, интересно, что бы произошло в Варшаве? О, он без труда мог это представить: череда проходящих с успехом конференций, торжественные ужины и тосты за его здоровье, но однажды утром он просыпается с больной головой в комнате с белыми стенами, окруженный типами в белых халатах со шприцами в руках. «Это ненадолго, господин Дик, и совершенно безболезненно. Этим же вечером вы сможете присутствовать на конференции». И вечером на очередной конференции народу будет больше, чем обычно, потому что пригласят журналистов из зарубежных изданий, и Дик сообщит им, что собирается остаться здесь, в Польше, в этой свободной стране.

К счастью, он расстроил их планы, на этот раз избежав промывания мозгов. Дик смеялся от души, представляя, как, должно быть, летят головы внутри шпионской группы Лема.

И тут Фил вновь вспомнил фразу, которую он, должно быть, когда-то услышал или прочел, но уже не помнил, где: «Он смеялся, потому что враги не сумели его догнать; но он и не подозревал, что они старались специально дать ему ускользнуть».

Дик испытывал чувство беспокойства, как игрок в шахматы, догадывающийся о том, что готовится сокрушительная атака, но не знающий, откуда именно ее ждать. Попытка Лема, эти страницы на кириллице, эти видения картин, хранящихся в Ленинграде, — всё свидетельствовало о том, что дьявольская русская тема вновь возникнет в симфонии его жизни. И Дик ждал.

Удар был нанесен 20 марта, но началось все еще 18-го. В этот день на имя Филипа Дика пришло заказное письмо, Тесса расписалась в квитанции о получении. Письмо было написано на тяжеловесном английском. Автор, представившись почитателем Дика, просил у него автограф и, если можно, фотографию с его подписью. Классическое письмо поклонника. Дик всегда мечтал о почитательницах своего таланта, но это письмо пришло из Эстонии.

Ему в жизни никто не писал из Эстонии. Дик открыл атлас, без особого удивления констатировал, что Таллин находится рядом с Ленинградом и недалеко от Варшавы. Сеть сжималась вокруг него.

Внезапно Фил произнес фразу, которую не готовил заранее и смысл которой стал ему ясен только после того, как он ее озвучил: «Сегодня понедельник. А в среду придет другое письмо, и оно может меня убить».

Дик отказался объяснять жене что бы то ни было и до самой среды не вставал с постели.

Утром 20 марта он послал Тессу проверить почту. Она вернулась с беспокойной торжественностью. Пришло семь писем, Дик смотрел на них, не вскрывая. Шесть конвертов выглядели вполне обычными: проспекты, счета, конверты с эмблемами, знакомые почерки. На седьмом не упоминалось имя отправителя. Судя по штемпелю, письмо отправили из Нью-Йорка.

— Это оно, — сказал Дик изменившимся голосом.

Он попросил Тессу открыть послание и описать его, не показывая ему. Собственно, это было даже не письмо, а сделанная на одной странице ксерокопия двух критических статей, появившихся в левой нью-йоркской газете «Дейли уорлд». Некая советская писательница, находящаяся сейчас в Соединенных Штатах, поздравляла Дика с тем, насколько блестяще ему удалось описать закат капитализма. Слова «упадок» и «смерть» были подчеркнуты красным. И наконец, закончила Тесса, имя и адрес писательницы были написаны на обратной стороне. По всей вероятности, письмо отправила она.

Дик закрыл глаза. Ситуация казалась обычной: эта женщина, желая привлечь к своему произведению внимание писателя, которым она восхищалась и который пользовался некоторой славой в левацких кругах, хвалит фантаста, надеясь извлечь из этого выгоду. Но Дик очень хорошо помнил, что два дня назад внутренний голос сказал ему, что речь в данном случае идет о чем-то ином. «Божий суд», в буквальном смысле. И от ответа Дика зависела его судьба.

«Смотри, — говорит Вечность. — Я кладу перед тобой смерть и жизнь. Выбирай».

Теперь был его ход. Дик просчитывал последствия каждого своего шага, вплоть до мата. Если бы он хотя бы знал, кто был его противником! Вроде бы ясно, что русские, но это было слишком уж очевидным. И потом, неужели они действительно надеялись, что, отклонив столь заманчивые предложения Лема и его клики, он клюнет на такой явный крючок? А тайные христиане, которые в лучших спиритуалистических традициях расставили искусительные метки вдоль его крестного пути? И опять то же возражение: контакт с советской писательницей никоим образом не мог являться попыткой соблазнить Дика, так как, напротив, все, что исходило от СССР, наводило на него ужас. Этот факт делал тестирование бессмысленным, и те, кто его готовили, должны были об этом знать. Таким образом, это событие должно иметь какой-то иной смысл. Выбор состоял не просто в том, чтобы ответить (проиграть) или не ответить (выиграть). Дик вдруг понял: искушение заключалось не в том, чтобы он ответил, а в том, чтобы он не ответил. Сжечь письмо, засунуть голову под подушку, попытаться больше не думать об этом — вот каких действий ждали от него, но именно так и не следовало поступать! А что тогда? Ответить? Тоже нет.