Золушка с Чистых прудов - читать онлайн книгу. Автор: Вера Васильева cтр.№ 36

По ходу спектакля у меня много появлений на сцене, но слов мало, так как я не участвую в главных больших сценах. Мы много раз меняли эти короткие появления: то в дверях, то за кулисами должен раздаться мой голос, то я должна пересаживаться с места на место и т. д. Все эти мелочи надо запомнить, так как мне нужно это делать во время чужих сцен. Отвлечься нельзя, я напряженно смотрю, слушаю, как играют партнеры, чтобы вовремя выкрикнуть из-за кулис какую-нибудь свою фразу. Интересно пишет Алла Демидова в своей уже упоминавшейся книге: «Один ученый сказал: знание существует объективно, помимо нас, вне того, открыто оно или нет. Наша задача – тянуться к нему и по частям его открывать. У актеров то же самое. Образы существуют сами по себе. Главное – их увидеть и понять».

По-моему, это очень верно. Мы тянемся к тому, что нам видится. Мне моя героиня видится переполненной желанием царить, нравиться, быть первой, являться законодательницей мод, чтобы ее салон был заманчив для мужчин, но вполне благопристоен по виду. И тут на репетиции вдруг какая-то внутренняя осечка… У одного из наших актеров, играющих эпизодическую роль, в последние дни появилось пенсне. Пенсне, конечно, репетиционное, плохое, еле держится на носу.

Но вот наш режиссер, Андрей Миронов, из зала предлагает мне: «Вера, наденьте пенсне…» Я пробую, на носу ничего не держится, и в это время быстро, мучительно думаю о роли. В пенсне я чувствую себя гувернанткой. Однако ведь моя героиня не только стареющая ханжа, она также и стареющая провинциальная львица…

Поэтому предлагаю ему лорнет, висящий на шнурке. Лорнет придаст мне столичную светскость, да и те моменты, когда я одариваю кого-то из мужчин своим вниманием, с лорнетом можно сделать шикарнее, многозначительнее… что-то обещающее будет в продолжительном взгляде.

И все же я чувствую какую-то неуверенность, ощупью иду к роли, то ученически выполняю требования режиссера, то робко пробую что-то свое… И это все с ролью в три маленькие странички! А что же бывает, когда она большая! Конечно, в какой-то момент все мелочи и неувязки вдруг исчезают, все, что беспокоило режиссера и меня (или кого-то из нас), куда-то уходит, испаряется. И вот я одна с ролью, которую несу на генеральной репетиции приемной комиссии и пока узкому кругу зрителей.

На обсуждении нас, безусловно, критикуют, делают поправки, а иногда бывают разгромы, и нешуточные. Но вот все доработано, увязано, все расставлено по местам, и… в один замечательный день, вернее вечер, на афише загорится слово «премьера».

Остается совсем немного времени до начала спектакля. Это святые минуты… Целый день я не могу дождаться этих минут, меня нет дома, нет на улице, нет с моими близкими, я только жду, когда наконец окажусь в своей грим-уборной, где около зеркала разложены любимые мною мелочи, лежит букетик цветов, кем-то бережно и любовно принесенный, висят мои божественные платья.

Наступает минута, когда я в зеркале снова становлюсь не совсем собой, а уже той, другой, и по радио слышу рокот зрительного зала… А потом все затихает, и наступает моя настоящая жизнь – Спектакль!

Летом 1987 года наш театр поехал на гастроли в Вильнюс, а затем в Ригу. Гастроли в Вильнюсе прошли вполне благополучно. Переехали в Ригу. Я должна была приехать на неделю позже.

На перроне в Риге я издали заметила встречавшего меня мужа. Лицо у него было какое-то странное, вид подавленный. Я сразу испугалась, почувствовав неладное.

– Ты знаешь, что умер Папанов? – спросил он.

– Что?!! – вопрос, крик, стон.

Да, вчера отменили спектакль. Он должен был прилететь, ждали до последнего, потом объявили о замене.

Как же это произошло? Папанов снимался в кино и через Москву должен был прилететь к самому спектаклю в Ригу. Все его знали как человека безукоризненно аккуратного по отношению к работе и поэтому не волновались.

В Москве он находился один, так как его жена – наша актриса Надя Каратаева – была с нами на гастролях. Вероятно, накануне отъезда, вернувшись со съемок в свою квартиру, он пошел в душ, едва успел намылить голову – и смерть настигла его. Двое суток под струей холодной воды сидел он, мертвый, в ванне, одной рукой держась за ее край. Так и нашли его родные, когда вскрыли квартиру после звонка из Риги, поняв: произошло что-то трагическое.

Это известие потрясло весь наш коллектив. Прямо с вокзала я приехала на траурный митинг, который проходил в помещении оперного театра Риги. Застывшие, оцепенелые от ужаса и горя, молча сидели мы в зрительном зале. В.Н. Плучек, едва сдерживая слезы, говорил первым. Он сказал, что умер великий русский артист. Затем говорил о его ролях, его отдаче своей профессии… Сказала несколько слов и я. Моя речь была короткой, но за эти несколько минут передо мной прошла вся его жизнь в театре, весь его путь от нашего актерского общежития, где мы вместе жили много лет назад, до самого последнего его творческого акта: первого режиссерского дебюта – постановки пьесы Горького «Последние», где я работала вместе с ним над ролью госпожи Соколовой.

Папанов, каким я его знала, был натурой для меня не разгаданной, человеком неожиданных решений и свершений. Его актерский путь был полон блестящих неожиданностей. Так, незадолго до кончины он вдруг упорно начал высказывать руководству свое желание поставить пьесу Горького «Последние». Начинаются репетиции, которые вдруг открывают нам совсем другого Папанова. На наших репетициях он оказался поразительно добрым, терпеливым, ранимым, по-отечески опекающим каждого участника будущего спектакля. Демократичный, не боящийся потерять свой авторитет, собранный, эмоционально заряженный только добром, только нежностью и верой в каждого артиста, с которым он работал. Когда мы, смеясь и удивляясь, спрашивали его: «Толя, откуда у тебя такая любовь, такая нежность к нам, такое терпение?» – он отвечал: «Я так натерпелся! Я так хорошо знаю, что такое зависимость актера, на своей шкуре. Я вас жалею, я вас люблю… Я считаю, что артиста надо любить, надо жалеть, понимать, помогать ему…»

Часто рано утром раздавался телефонный звонок: «Вера, ты можешь прийти на час-полтора позже? Я задержусь на другой сцене».

Я говорила «спасибо» и поражалась его деликатности, от которой мы уже отвыкли. Это случалось часто, ведь у меня роль очень небольшая, и он понимал, что я буду зря сидеть в ожидании своего выхода. Он дорожил моим временем и временем каждого артиста. Говорил правду о том, как мы репетируем. Но как говорил! Однажды был прогон, который прошел плохо. Он очень огорчился, чуть не до слез: «Ребята, прогон прошел плохо… очень плохо! – Затем большая пауза, он проглотил горе от нашего бездарного показа. – Но вы не огорчайтесь, не бойтесь! Сделано так много, у всех уже есть закваска, есть задел! Все будет нормально, мы уже заряжены Горьким!»

И потом каждому была сказана правда, жестокая, горькая, но согретая верой, терпением, участием.