Золушка с Чистых прудов - читать онлайн книгу. Автор: Вера Васильева cтр.№ 33

Я была так потрясена, что приросла к месту. Такого я себе не могла представить даже в самых страшных сновидениях. Моя дверь была закрыта. За окном мелькала сумеречная природа, отовсюду слышался смех, а я со звоном в голове, с горящей щекой и с незаслуженной обидой в сердце плакала в своем купе.

Через несколько минут появились оба – муж и Андрей – и стали заботливо спрашивать меня, как я себя чувствую. Оба были какие-то тихие и лирические, точно два закадычных друга. Потом Андрей невероятно смешно рассказывал, как Владимир Петрович готов был его побить, но увидев его наивные испуганные голубые глаза, почувствовав абсолютную искренность его поведения, уважение к нашему возрасту и к нашим взаимоотношениям, вдруг сразу проникся к своему «сопернику» самой нежной симпатией. Эта симпатия сохранилась до последних дней жизни Андрея. В отношениях Ушакова к Андрею была и нежность, как к сыну, и влюбленность в него как в актера, безобидная зависть к его бурной жизни и некоторая причастность к тем влюбленностям, которые всегда сопровождают жизнь любимца публики. Через него он как бы ощущал всю радость бытия и прелесть жизни неотразимого повесы, каким временами бывал Андрей.

…А с Токарской мы тогда встретились всё на том же морском берегу и там разговорились, хотя, казалось бы, было достаточно возможностей поговорить и в театре, где обе работали.

Был у нас в театре спектакль-концерт, который назывался «Молчи, грусть, молчи». Его автор, режиссер и главный актер – наш остроумный красавец, Александр Ширвиндт. Публика на этом спектакле видела многих своих любимцев, хохотала, отдыхала…

Почти каждый актер имел в нем эстрадный номер, как правило остроумный, экстравагантный, как подобает на эстраде. Конферансье-лектор – наш великолепный, элегантный Ширвиндт, а его постоянный ассистент – не менее великолепный, обаятельный, с бархатным голосом и с большим чувством юмора Державин.

Стержнем спектакля являлся диалог этих двух лекторов об истории нашего театра. И предпочтение, естественно, в данном случае отдавалось легкому жанру. Я выезжала в инвалидной коляске, в черном старомодном салопе и в шляпке с вуалью, с торчащим перышком, вся трясясь и разваливаясь от старости, что у меня, в общем-то, наверное, получалось довольно примитивно, и только скинув все эти старческие одежды, оставалась в наивном голубом платьице Лизаньки Синичкиной и исполняла песенки из своего первого спектакля «Лев Гурыч Синичкин», потом сбрасывала наивное платье Лизаньки, под ним у меня было современное короткое платьице, и пела куплеты современной актрисы, тоже Лизочки, но уже из водевиля Дыховичного и Слободского «Гурий Львович Синичкин», а заканчивала песенкой из спектакля «Проснись и пой!». Мне до сих пор кажется, что этот номер у меня не получился, и от этого я мучаюсь.

Спектакль начинался с выхода Токарской, она задавала тон, исполняя одну из песен, которые во времена старого мюзик-холла пользовались большим успехом.

Итак, сидя с Токарской у моря, я взяла в руки тетрадочку и ручку и сказала: «Расскажите о себе. Я пишу что-то вроде мемуаров и хочу написать о вас». Валентина Георгиевна смущенно, трезво, просто, с иронической улыбкой ответила: «Кому я нужна!» – «Мне. Я вас люблю, уважаю вас и хочу, чтобы о вас знали». И она нехотя согласилась, внутренне посмеиваясь над ненужностью нашей беседы. Передо мной сидела очень немолодая женщина в эффектном халатике и тапочках на все еще красивых, стройных ногах, о которых когда-то говорили: «стрельчатые ноги». Они были настолько стройны и хороши, что казались длинными, хотя, как уверяла она сама, это совсем не так.

Токарская рассказала довольно скупо о своем детстве. Родилась в Киеве, мечтала стать балериной.

Отец ее был известным комическим артистом оперетты, которого окружало всегда много поклонниц. А когда в моду вошло танго, он стал танцевать его на эстраде и пользовался таким успехом, что открыл школу этого танца. Валентина Георгиевна окончила гимназию. В четырнадцать лет впервые вышла на сцену. Потом началась Гражданская война, она уехала в Ташкент, поступила там в музыкальный театр и танцевала в опере и балете характерные танцы. А в драматическом театре была занята в массовках.

Потом пошла в оперетту. В Ленинград, когда она выступала там в оперетте, приехал Протазанов, который собирался ставить фильм «Марионетки», его ассистент Роу увидел Токарскую в сцене с партнером и пригласил на киностудию попробоваться. Ее утвердили на роль. Валентина Георгиевна так боялась Протазанова, что даже не могла понять, как он работает. Танцы в фильме ставил Голейзовский. О своем фильме, который принес ей славу, она рассказала очень сухо, без лишних восторгов и сантиментов. После того как фильм прошел по экранам, ее сразу пригласили в мюзик-холл на спектакль «Артисты варьете». Пришел успех, хотя в те времена артисты не были так всенародно популярны, как теперь, благодаря телевидению и кино.

Зная, что Валентина Георгиевна была одной из самых элегантных и эффектных женщин того времени, я попыталась узнать у нее секрет этого успеха как женщины и как актрисы. У всех женщин обычно подобное вызывает приятные воспоминания, они становятся разговорчивее, откровеннее, как бы снова все переживая. Но Валентина Георгиевна отделалась несколькими фразами. «Я много зарабатывала, слыла одной из самых элегантных женщин Москвы. По амплуа в мюзик-холле была женщиной-вамп, а в жизни просто хохотушкой». Я видела, как смеялись ее глаза, когда она вспоминала свою молодость, а мне, по свойственной чувствительности, хотелось от нее услышать что-то сокровенное, и я спросила, кто же был ее самой большой любовью. Лицо Валентины Георгиевны стало серьезным, даже грустным. «Самой большой любовью был Алексей Каплер, может быть потому, что это была последняя любовь».

Она задумалась. А я вдруг представила, что мы в театре, что сейчас раздастся звонок и Валентина Георгиевна начнет торопливо одеваться. Она наденет черное, блестящее, как чешуя, платье, на него накинет легкий летящий черный плащ с огромным алым цветком на груди, усталые ноги обует в тонкие французские кружевные туфельки. (Я их помню потому, что точно такие же купила вместе с ней в Париже много лет назад, когда наш театр был там на гастролях с «Клопом», а Валентина Георгиевна так выразительно и артистично играла Лунатичку. Было это давно, а туфельки сохранялись с надеждой, что пригодятся для какой-нибудь роли. И пригодились!)

О, эта милая привычка беречь все необычное для сцены – авось пригодится! И ведь действительно, как выручают нас и старые лайковые перчатки, и роскошные веера, и перья, которые придают красоту, стиль костюму, и туфли, вышедшие из моды, но увидев ножку в такой туфельке, сразу переносишься в те годы, когда «так одевались», «так носили». Шляпки, вуалетки, бусы, браслеты, боа, общипанные или, наоборот, роскошные меха, расшитые стеклярусом накидки – пожалуй, только актриса может понять, какие это сокровища! Как в них прочитывается время, внешность красивой женщины или, наоборот, женщины с жалкими ухищрениями быть красивой… Это театр! Это любовь моя! Во время войны, выступая с концертами в воинских частях, Токарская попала в плен. Там спасла от смерти нашего актера красавца Холодова, сказав, что это ее муж (его как еврея должны были убить). А с окончанием войны они возвратились в Москву, и он оставил ее, вернувшись к своей семье. За то, что Токарская работала в театре при немцах, ее сослали в Воркуту вместе с другими бывшими военнопленными, где она и познакомилась с также сосланным туда за связь с дочерью Сталина Алексеем Каплером, известным сценаристом и впоследствии талантливым ведущим «Кинопанорамы». Там, в Воркуте, она и вышла за него замуж.