С социологической точки зрения, тип мышления, аналитически выводящий бытие ценностей из самого бытия, – это, как уже говорилось, специфический тип мышления жизненного сообщества, необходимо и смыслологически связанный с характерным для этого сообщества биоморфным мировоззрением, и одновременно сословный тип мышления. Церковь, государство, сословия, основные профессии, как и все этические и эстетические ценностные различия, необходимо предстают для него частями и следствиями онтического миропорядка – строго стабильного, объективно телеологического «мирового порядка» (подобно тому, как у Платона и Аристотеля общественный и сословный порядки – «прирожденные» рабы и господа – проецируются на порядок самого мира): Папа – «Солнце», король – «Луна». В действительности, дело обстоит прямо наоборот: сословный порядок жизненного сообщества бессознательно переносится на сам мировой порядок согласно закону о первичной данности социальной структуры по отношению ко всем другим структурам сущего, первичности «Ты» по отношению к «Оно». Сословное мышление отличает следующее: представитель низшего сословия для представителя высшего сословия есть не только другое сущее (так-бытие и инобытие значимы скорее лишь внутри одного и того же сословия) – он есть для него относительно не-сущее, или такое сущее, сам способ бытия которого менее самостоятелен. Уже Ницше указывает на возможную этимологию слова ««εσθλόj»: это тот, кт. е., – простолюдин же тот, кто не есть
[190]. Или возьмем противоположность «действие – страдание». С точки зрения современного понятия причинности, эта противоположность субъективная и относительная, так как страдающее оказывает обратное воздействие, да и вообще все есть взаимодействие; но для аристотелевско-средневекового типа мышления это онтически значимые понятия. Относительно самостоятельное бытие означает «действие», менее самостоятельное бытие принимает «страдание» от этого действия. Prima materia, ««ενδεχοµενόν», – это просто «нечто» страдающее, низший субстрат всех форм, для Платона же вообще µήο̈ν. Человек низкого сословия есть не таким же образом – неважно, хороший он или плохой (это уже совсем другой, моральный вопрос и совершенно другая противоположность): он в меньшей степени «стоит» на самом себе, он есть менее самостоятельным образом, подобно тому, как человек как единство («unum ens») формы (forma) своей духовно-витальной единой души («substantia imperfecta») есть в меньшей степени, чем «angelus» («forma separata», «substantia perfecta»)
[191]. Идея иерархического порядка навязывается человеку сначала в социальном мире, а потом легко переносится им на органическую природу (когда мир в духе реализма понятий мыслится как прочный, извечно существующий совершенный порядок родов и видов, «созданных» самим Богом). Но на все бытие, в том числе на мертвых и на сверхчеловеческие незримые трансценденты, она может быть перенесена только в биоморфном мировоззрении жизненного сообщества, посредством бытийных образований которого происходит вневременная динамика, а не временной эволюционный процесс. Формальная структура общества, органической, неорганической природы и небес в средневековом мире всегда одна и та же: это прочная иерархия власти и наличного бытия, которая одновременно и чисто аналитически есть ценностная иерархия.
Но этот способ мышления и эта форма ценностных суждений капитально меняются в преимущественно общественном мире. Дифференцируется сама человеческая душа. Мышление как живая функция во все возрастающей мере эмансипируется от эмоционального и органически-схематического руководства, а духовная душа – от витальной души. Пластично и вместе с тем возвышенно завершение процесса этой эмансипации выразил Декарт: cogito ergo sum (мыслю, следовательно существую) Новый сингуляризм, индивидуализм, рационализм, идеализм, новая дистанция человека по отношению к до-человеческой природе и новое непосредственное отношение человека к Богу (неопосредствованное миром и его порядком), небывало могучий прыжок в высоту человеческого рационального самосознания – все эти определенности переживания нового типа человека сконцентрированы в мощном принципе, состоящем их трех слов! Будучи с предметно-философской точки зрения лишь скопищем заблуждений
[192], этот принцип является, тем не менее, самым грандиозным выражением и наиболее пластичной формулировкой, которую когда-либо находил для себя социологически новый тип человека. Вместе с этой дифференциацией, аналогичным образом происходившей не только по ценностным направлениям «истинное» – «хорошее» с их субъективными актами-коррелятами, но и по ценностным направлениям «хорошее» – «прекрасное», принципиально распадаются также порядки вещей и благ, естественных объектов и ценностей, причин и целей, – порядки, в Средние века бывшие идентичными (Средние века берутся здесь как пример эпохи жизненного сообщества). Мышление может стать индивидуально «автономным» только за счет того, что оно одновременно приобретает автономию по отношению к эмоциональным и органически-соматическим схемам, которые им руководят; в основе этого переживания, несомненно, лежит отделение духовной души от витальной, проклятое Венским церковным собором.
Второй переворот в общественном мире состоит в том, что идея иерархического порядка форм-деятельностей – которые дают каждой вещи одновременно предназначение ее становления, определения ее наличного бытия и так-бытия, но в качестве сил называются энтелехиями, которые также в той мере, в какой они пронизывают ступени материи, делают вещи существующими и в то же время «благими», – эта идея устраняется, а вместе с ней ликвидируется и целая система категорий живого миросозерцания, сохраняющаяся отныне в традиционалистских школах церковной философии лишь в виде окаменелого учения. Тот факт, что идея степенного порядка вещей и объективной стабильной телеологии полностью устраняется из новоевропейского общественного мышления и остается совершенно другая ценностная противоположность «хорошего» – «плохого», несомненно, обусловлен социологически. Это следствие усиливающегося разрушения сословных порядков западноевропейских обществ – сначала посредством преимущественно профессионального их членения, позднее, в течение XIX в., посредством преимущественно классового. «Формы» – те, что в Средние века были формами бытия, данными самим Богом – стали рассматриваться в общественном типе мышления как следствия субъективных деяний человеческого субъекта, т. е. как изначально данные человеку чисто «мыслительные» формы (Декарт и Кант). Объективными их считают теперь в качестве следствий законосообразных динамических процессов, а именно сообразных математически формулируемому закону природы, по крайней мере, формально-механическому. Таким образом, они теряют свою стабильность, и вместо мира с вневременной динамикой, изначально понимавшегося как пространственный, возникает схема потока становления во времени, в котором закономерно необходимым образом появляются и исчезают все новые «формы» (общества, органической и неорганической природы). Благодаря этому в человеческом обществе впервые стало возможным современное историческое мышление, стремящееся представить все фактические формы и структуры человеческого общества принципиально преходящими, относительными, объявить их следствиями исторических процессов, происходящих и обнаруживаемых без вмешательств высших сил
[193]. Благодаря этому в исследовании органической природы родилась идея эволюции и происхождения видов, в исследовании неорганической природы – идея единого формально-механического объяснения природы
[194]. Но если идея объективного степенного порядка (как уже приданная фактическому реальному устройству мира) и идея объективной телеологии мироздания, означающая в то же время единение всех человеческих воль, окончательно перестают существовать для общественной мыслительной и ценностной оценки – ибо они были связаны с учением об «объективных формах» – то и другой уровень ценностных различений, а именно позволяющий отличать «хорошее» от «плохого», по меньшей мере субъективируется и релятивируется к человеку
[195]. Теперь ценности столь же субъективны, как и чувственные качества, они уподобляются теням, которые наше вожделение и отвращение, наши чувства удовольствия и неудовольствия и отбрасывают на вещи. Некоторую социальную однообразность имеют либо присущие человеческому разуму априорные законы воли и предпочтения, определяющие понятия «хорошее» – «плохое» (например, Кант, Гербарт, Фр. Брентано) и исторически меняющиеся миры благ, либо только органически обусловленные переживания удовольствия и неудовольствия, соответственно, вожделения и отвращения. Эта ценностная теория общества – будучи по сути точно такой же «догмой общества», как и учение об исключительной субъективности чувственных качеств, – постепенно завоевывает все ценностные сферы, в том числе, например, экономические ценности; «объективно– ценностные» теории отцов церкви, схоластиков и т. д. вместе с вытекающим из них понятием «justum pretium» заменяются учением о «субъективных потребностях»
[196].