– Ну а где я буду все это время? Ты ведь хотел беседовать с ним один? – спросила Беата, прошмыгнув в дверь вслед за Харри.
– Мы с Эллен часто так делали. Сам допрос всегда вел один из нас, а другой в это время просто сидел и слушал. Когда становилось ясно, что беседа заходит в тупик, мы объявляли перерыв. Если сначала допрашивал я, то я выходил из комнаты, а Эллен в это время начинала разговаривать с подозреваемым совсем о другом, о самых обыденных бытовых мелочах. К примеру, о том, что пора бросать курить, или же о том, какое дерьмо показывают по телевизору. Или что с тех пор, как она порвала со своим парнем, квартплата кажется ей слишком большой. Выждав некоторое время, пока они так поболтают, я заглядывал в комнату и говорил, что что-то случилось и ей надо идти.
– И что, это действовало?
– Всегда.
Поднявшись по лестнице, они оказались в запертом отсеке, дверь которого вела в тюремные коридоры. Надзиратель, показавшийся в окошке за толстым пуленепробиваемым стеклом, кивнул им и нажал на кнопку. Послышался гнусавый голос: «Дождитесь надзирателя».
Надзирателем оказался весь покрытый буграми мускулов коротышка, очень похожий на гнома, в том числе и своей корявой, вразвалочку, походкой. Он провел их в самое сердце тюрьмы – овальный зал с трехэтажной галереей по периметру, вдоль которой виднелись выкрашенные в голубой цвет двери камер. Пространство между этажами забрано стальной сеткой. Не видно ни души, а царящую здесь тишину лишь однажды нарушил звук хлопнувшей где-то двери.
Харри приходил сюда уже далеко не впервые. Тем не менее каждый раз при мысли, что за этими дверями сидят люди, которых общество сочло необходимым держать взаперти помимо их воли, у него возникало ощущение абсурда. Харри и сам не знал, почему эта мысль кажется ему столь нелепой. Скорее всего, ему просто претило это наглядное проявление официальной, узаконенной мести за совершенные преступления. Весы и меч.
Ключи на связке в руках надзирателя жалобно звякнули, когда он отпер дверь, на которой большими черными буквами было написано: «Комната свиданий».
– Пожалуйста. Если захотите выйти, просто постучите.
Они вошли внутрь, и дверь за ними захлопнулась. В наступившей тишине Харри отметил про себя раздававшийся время от времени низкий звук – это гудела одна из трубок-ламп дневного освещения, которая то гасла, то загоралась вновь. Пластиковые цветы на стенах бросали бледные тени на выцветшие, мутные акварели. В торце комнаты за столом, установленным точно посередине желтоватой стены, выпрямив спину, сидел человек. Руки его лежали на столе, а между ними виднелась шахматная доска. Волосы зачесаны назад и туго стянуты на затылке, оставляя открытыми правильной формы уши. Одет он был в хорошо отглаженный серый костюм, немного похожий на комбинезон. Хорошо очерченные брови и тень, падающая с обеих сторон прямого носа каждый раз, когда лампа гасла, составляли достаточно четкую букву Т. Но и сейчас, как тогда на похоронах, Харри прежде всего поразил взгляд этого мужчины – противоречивая смесь страдания и отсутствия всякого выражения.
Харри кивком указал Беате на стул возле двери. Сам он прошел к столу и уселся напротив Расколя.
– Спасибо, что нашли время встретиться с нами.
– Время. – Голос у Расколя оказался неожиданно высоким и мягким. – Оно здесь дешево стоит. – Говорил он на восточноевропейский манер – с твердыми «р» и отчетливо выговаривая каждое слово.
– Понимаю. Я Харри Холе, а мою коллегу зовут…
– Беата Лённ. Вы похожи на отца, Беата.
Харри услышал звук, похожий на всхлип, как будто Беате не хватало воздуха, и наполовину обернулся к ней. Против его ожиданий, лицо девушки вовсе не вспыхнуло, а, наоборот, стало еще бледнее обычного. Кроме того, рот ее искривился и застыл, как будто она только что получила пощечину.
Склонившись к столу, Харри закашлялся. Лишь теперь он обратил внимание на то, что достаточно неприятное ощущение, которое могло возникнуть из-за идеально симметричного положения Расколя относительно продольной оси помещения, скрадывается благодаря одной мелочи: положению короля и королевы на шахматной доске.
– А вас где я раньше видел, Холе?
– По большей части я нахожусь поблизости от покойников, – сказал Харри.
– Ага. Похороны. Вы один из сторожевых псов господина начальника отдела, да?
– Нет.
– Стало быть, не нравится, когда вас называют его сторожевым псом. Что так, поругались?
– Нет. – Харри на мгновение задумался. – Просто мы с ним друг друга недолюбливаем. У вас, кажется, та же история?
Расколь мягко улыбнулся; в тот же самый момент лампа мигнула.
– Надеюсь, он не принял это близко к сердцу. К тому же костюм, похоже, был дешевенький.
– Думаю, больше всего пострадал не костюм.
– Он хотел, чтобы я кое-что ему рассказал. Вот я и рассказал ему кое-что.
– Что стукачей клеймят навек?
– Недурно, старший инспектор, недурно. Однако эти чернила со временем сходят. Вы играете в шахматы?
Харри предпочел не обращать внимания на то, что Расколю, как выяснилось, известно его звание. Хотя, вполне возможно, он просто догадался.
– Я вот все думаю, где вы умудрились спрятать приемник, – сказал Харри. – Я слышал, они потом здесь все вверх дном перевернули.
– А кто говорит, что я что-то прятал? Белые или черные?
– Говорят, вы все еще мозговой центр большей части крупных ограблений в Норвегии. Это по-прежнему ваше основное занятие, и определенный процент с добычи поступает на ваш заграничный банковский счет. Выходит, вы специально позаботились о том, чтобы попасть именно сюда – в отделение А в Бутсене? Ведь тут содержат тех, у кого короткий срок заключения. Вы встречаетесь с ними, разрабатываете план, а они затем, выйдя на свободу, осуществляют его, верно? Но как вы общаетесь, когда они освобождаются? У вас что, здесь есть мобильник или, может, компьютер?
Расколь вздохнул:
– Вы хорошо начали, старший инспектор, но теперь уже становитесь утомительным. Так мы будем играть?
– Игра скучна, – сказал Харри. – Разумеется, если на кону ничего не стоит.
– Что ж, согласен. На что будем играть?
– На это. – В руках у Харри появилось колечко с единственным ключом и латунной пластиной.
– А что это такое? – спросил Расколь.
– Никто не знает. Однако иногда стоит испытать судьбу – а вдруг то, что поставлено на кон, чего-нибудь да стоит.
– Но мне-то это зачем?
Харри перегнулся к нему через стол:
– Потому что мне вы верите.
Расколь громко рассмеялся:
– Назови мне хоть одну причину, по которой я должен тебе верить, спиуни.
– Беата, – сказал Харри, не сводя глаз с Расколя, – будь так добра, выйди и оставь нас одних.