Росстань - читать онлайн книгу. Автор: Альберт Гурулев cтр.№ 86

Лахов почувствовал, что чабан, истосковавшийся о людях в своем степном одиночестве, не хочет дать ослабнуть разговору и готов даже выпить, хоть и без всякого желания, и тем снова остро напомнил соседку по квартире Феклу Михайловну, ее маленькие, открытые миру хитрости, когда старухе хочется человеческого общения, разговоров.

— Ты человек грамотный, ученый. Если я че плохое спрошу, ты на старика не сердись. Голова тоже худой маленько стала.

Лахов понял, что и на этот раз не удалось избежать разговоров о газете, о несправедливостях в жизни, которые почему-то должна устранить газета.

— Ну зачем сердиться? Спрашивай, дед.

— Но да вот, когда реку портят, когда завод грязь там, всякую мазуту сливает, плохо это?

— Что уж тут говорить — плохо. Рыба гибнет, и воду в той речке пить нельзя. Пусть ему министр скажет, чтобы он чистую воду в речку сливал. Разве не послушается?

Лахов задумался, хмыкнул, не зная, что ответить старику, и, чтобы не молчать, сам спросил:

— А вы разве своего директора совхоза всегда слушаетесь? Что он сказал — вы сразу и сделали?

— Но почто ты так? Всяко бывает.

— Ну вот, и я говорю — всяко бывает, — обрадовался найденному ответу Лахов.

— Но да у нас директор, мужик беда серьезный, два раза скажет — третий не услышишь. Совсем выгонит. Другую работу даст. Скажет: головой работать не умеешь — иди работай руками. Разве большой начальник не испугается, если и ему так сказать?

— Пожалуй, испугается. Но не все так просто, дед. Да и министры всякие бывают. Тогда и министров критикуют.

— Опять, значит, критикуют. Зачем зря слова изводить? Критиковать надо, когда человек не понимает. А раз министром стал — значит, голова большая, все знает. Маленький ребенок понимает: чистая речка — это хорошо. Зачем министра держат, если он хуже ребенка?

Чабан все это выговорил тихим неспешным голосом, но акцент стал заметнее, резче, и Лахов почувствовал, что старик сел на уросливого, но любимого конька и пустой разговор, быть может, только набирает силу. Хотя почему пустой? Но Лахов торопливо отмахнулся от этой мысли — не решим же мы все эти проблемы, сидя вот тут на голой сойке, — зная по опыту, что, если дать себе волю задуматься над тем, что говорил старик, тоскливое раздражение поползет в душу и померкнет радость от общения вот с этой бедной, но нетронутой природой.

— Однако я здесь заночую, — сказал Лахов, прикрывая разговор, — чем плохо здесь ночевать?

— Зачем плохо? Хорошо, — тотчас отозвался старик. — Только, однако, ко мне поедем ночевать. Тут маленько проехать — и наша кошара стоит. В доме спать будешь. Гостем будешь. Места много. Сёдни там только я да мой внучонок.

Первым в квартире просыпается сосед за стенкой по имени Павел. От его двери до ванной комнаты шесть шагов, но это расстояние он одолевает в три тяжеловесных прыжка. В коридоре Павел не зажигает света, а путь его лежит не по прямой — нужно обогнуть холодильник и стол и еще не натолкнуться на холодильник у противоположной стены, — но Павел никогда ничего не задевает и исхитряется делать всего три прыжка. Прыгает он почему-то не на носки, а на пятки, и старый пол глухо отзывается: «Боп! Боп! Боп!» Может быть, Павел и не прыгает — этого Лахов никогда сам не видел, — но так кажется: три тяжеловесных удара об пол.

Потом в коридоре устанавливается не очень долгая тишина. И если нет утреннего сна, то можно дождаться, когда Павел будет возвращаться в свою комнату. Вначале отдаленно заворчит унитаз, потом рыкающий, захлебывающийся звук разом наберет силу — вырвется в коридор через открывшуюся дверь — и опять же разом откатится далеко: дверь закрылась. На обратном пути Павел делает шесть шагов. Они такие же тяжеловесные, как и прыжки. Если не знать Павла, то можно подумать, что по коридору проходит могучий, уже стареющий человек. А Павел роста, по современным меркам, совсем среднего, да и плечи у него как плечи, обыкновенные. Но вот походка…

На этот раз Лахова разбудили совсем другие звуки. Где-то около самого уха хрипло и торжествующе прокричал петух. Лахов сразу понял, что это кричит петух, и никак не мог понять, откуда он взялся в их квартире; он еще какие-то доли минуты пробивался сквозь зыбкую пелену сна и вдруг разом, как разом и вдруг освещается ночная комната электрическим светом, осознал себя и свое бытие. Он открыл глаза и увидел, что наступило яркое раннее утро. В щели амбарушки, куда он устроился на ночлег после долгих препирательств с дедом Николаем, желавшим показать свое гостеприимство и непременно уложить в доме, били тугие пучки солнечных лучей. Лахов прильнул глазами к одной из щелей и увидел на прясле раскрашенного статного петуха, демонстрировавшего перед курами свою выправку. Петух захлопал крыльями, напряг шею, снова собираясь прокричать миру утреннее приветствие, но отчего-то раздумал и слетел на землю. Воробьи, воровато кормящиеся около стайки кур, прыснули в разные стороны. Но тут же вернулись без всякой обиды и страха и боком-боком, поблескивая бойким точечным глазом, словно играя в веселую игру, подобрались к зерну, рассыпанному по земле.

Из-за другой стены амбарушки время от времени доносились шумные глубокие вздохи, и Лахов понял, что там коровий загон.

Нежно и звонко цвикнула птица, пролетая над амбарушкой, Лахов узнал по голосу ласточку и обрадовался тому, что вот так легко узнал. Ему тотчас ярко привиделось, как вычерчивают над двором стремительные линии ловкие летуньи с подпаленной грудкой и аккуратной, как у юных индианок, черной головкой.

Большое овчиное одеяло, которое выделил своему гостю дед Николай, оказалось почти ненужным: ночь была теплой, и теперь оно лежало сбившимся в ногах. Вставать еще не хотелось, Лахов подтянул одеяло к подбородку, и сухое тепло объяло его со всех сторон, и он погрузился в легкую дрему — ни сон, ни бодрствование, — когда текут перед мысленным взором картинки-воспоминания и вдруг эти картинки наполняются красками, начинают жить как бы самостоятельно и человек понимает, что на какие-то короткие мгновения он проваливался в настоящий сон.

…Вот Павел. Для всей квартиры Павел самый загадочный человек. А может быть, только для него, Лахова? Что он о нем знает? Да только то, что Павел работает на каком-то заводе и у него разъездная работа. Уезжает он обычно надолго, одним месяцем не обходится, а вернувшись, проживает недели две-три, редко больше, и уезжает снова. И непонятно сегодня Лахову, почему он и малой попытки не сделал, чтобы поближе познакомиться с Павлом. Всегда было некогда, что ли?

Может быть, и некогда. Всегда — не всегда, но Алексей что-то не мог вспомнить дня, когда бы он мог покуражить жизнь, почувствовав, что на сегодня все дела переделаны, вольно оглядеться вокруг, отдохнуть без оглядки.

Отдыхать-то он отдыхал и порой лодырничал целым днем, но всегда с оглядками на несделанное и мукой, что не может пересилить себя и немедленно взяться за дело, сроки исполнения которого неумолимо приближались.

А может, что и другое отделяло его от Павла, мешало присмотреться к соседу чисто по-человечески, по-соседски, сблизиться как-то. И скорее всего, сторонило то, что Павел так же, как и Лахов, бобыльствовал, а два неустроенных мужика рядом — уже слишком много и припахивает ущербностью. Все это Лахов чувствовал неясно, смутно, но и этого было достаточно, чтобы держаться от соседа на вежливом расстоянии.