Северная Русь: история сурового края ХIII-ХVII вв. - читать онлайн книгу. Автор: Марина Черкасова cтр.№ 46

Попасть в монастырскую больницу не всегда было просто, и порой между духовными корпорациями и светскими лицами на этой почве возникали коллизии. Так, в начале 1670-х гг. Спасо-Прилуцкий монастырь отказался давать содержание своему престарелому конюху Куземке Власову. Однако в 1674 г., согласно указной грамоте царя Алексея Михайловича, прилуцким властям было приказано принять в монастырскую больницу обиженного конюха с женой: поместить его в келью и давать корм «против иных братей болнишных старцов», а его жену кормить мирской пищей за монастырём «против иных вкладчиц». Редкое в источниках указание на порядок предоставления хлебного содержания своим вкладчикам сохранилось в архиве того же монастыря. Отставному дворянину М. Н. Скорбееву в 1701 г. была выдана из монастырской казны вкладная, регламентировавшая годовой хлебный оклад, получаемый из прилуцких житниц, виды и количество хлеба и хлебопродуктов по третям года: с сентября по декабрь, с января по апрель и с мая по август.

Представляют интерес предисловия к Вкладной книге Троице-Сергиева монастыря 1673 г. и комплексу его копийных книг 1684/85 г. В них одобряются монастырские вкладчики-благотворцы, и вместе с тем проводится мысль о приоритете дарений в монастырь по сравнению с милостыней нищим («Яко подаяние на церковь изряднейшее и лучшее видится быти, нежели милостыня к нищим»). В этом сказался постепенный переход от неупорядоченной частной к более организованной государственной и церковной благотворительности в России в конце «нашего Средневековья». Преследование бродячих нищих и запрет милостыни были характерны для политики Петра I (указы 1692, 1694, 1712 гг. и последующих лет), когда сфера социального призрения стала одной из отраслей государственного управления. Акцент на благотворце, на самом ЧЕЛОВЕКЕ, сознательно творящем БЛАГО (тогда как прежде в нём виделся в первую очередь Бого– и Христолюбец), отражал постепенную эволюцию русской культуры от теоцентрического к антропоцентрическому типу на переходном этапе от Средневековья к раннему Новому времени.

Итак, благотворительность восполняла недостающие социальные связи общества. Она входила в круг социальных обязанностей и государей, и церковных институций, и частных лиц, подразумевала некоторое перераспределение материальных благ в пользу малоимущих слоёв населения путём милостыни. Являясь для дающих залогом их собственного спасения, благотворительность несколько гармонизировала социальные отношения и может рассматриваться как движение человечества на его длительном пути к прогрессу и социальной справедливости.

Помимо практики благотворительности, социокультурные аспекты можно наблюдать в сфере коллективных и семейных пиров/братчин. Существенной чертой всех обществ доиндустриальной эпохи была нерасчлененность принципов морали, права, экономики. Формы культурной жизни людей тех далёких времен были тесно связаны с функциями их социальной жизнедеятельности. К числу таких форм принадлежали пиры и братчины. Их можно отнести к наиболее массовым проявлениям средневековой культуры. Они функционировали на разных «этажах» социума – в отношениях княжеской власти с дружиной, внутри купеческих и ремесленных корпораций, монашеских сообществ, крестьянских и городских миров, семей и дворов. В них находили выражение как коллективные, так и частные формы социальной жизни.

Пиры Средневековья восходили к жертвоприношениям соплеменников языческим божествам первобытной эпохи, маркирующим сакральное время празднества. Оно сопровождалось совместным поглощением жертвенной пищи, напитков и направлялось, как правило, жрецами, волхвами, кудесниками. Имея циклический, магическо-ритуальный характер в земледельческих обществах германцев и славян, эти родо-племенные пиры связывали воедино два уровня восприятия действительности – мифа и практической жизни, макрокосм и микрокосм, что, в свою очередь, отражало универсализм картины мира древнего (а в дальнейшем и средневекового) человека.

На Руси, как и в других славянских странах, а также Скандинавии, объезды правителями подвластной территории сопровождались частичным потреблением собранного зерна, хлеба, мёда, рыбы, соли, пушнины, изделий ремесла прямо на месте. В Древней Руси такими пунктами стали погосты, сам корень этого слова отражает понятие гостя, гостевания, угощения, гостьбы как места такого корма (в форме доставки, повоза населением добытых или произведённых продуктов) и одновременно торговли, обмена материальными ценностями (гость как привилегированный купец). В подобных явлениях отразилась определённая упрощённость социально-политического устройства ранних государств, отсутствие в них развитого стационарного управленческого аппарата, осуществление управленческих функций в подвижной форме.

Пиры и братчины христианского периода, обогатившись новым идейным содержанием, став частью церковно-приходской жизни, ещё долго сохраняли в себе отдельные элементы прежней архаической культуры. Согласно церковным поучениям XIII–XIV вв., священникам запрещалось присутствовать на «бесовских позорах» – этих элементах языческих игр и зрелищ с их «свистанием, воплем, кличем и битьем дрекольем до смерти». Невольно вспоминается старинная русская пословица «добрый праздник не без драки». Поп от подобных зрелищ должен был «отходить преже видения». Священники, как и представители светских властей, не могли ходить незваными в частные дома «на пир и на бракъ», «на пир и на покорм». У поморских славян с их поздней христианизацией ещё и в XII в. существовала языческая традиция совмещения религиозного празднества и политического собрания (веча). Этот факт П. В. Лукин сопоставил с петровской «братьщиной» в Полоцке 1158 г., когда в празднование Петрова дня причудливо вплелись перипетии политической борьбы на вече.

Соотношение понятий «пир» и «братчина» в принципе ясно. И то и другое означает праздничное пиршество, трапезу. Но если пиром являлось и общинное, и семейное торжество, то братчина – это всегда событие общественное, производимое в складчину («ссыпщину»). Братчиной могло называться и употребляемое пиво («пить братчину»), и помещение, где это происходило. Слово «братчина», как и древнерусская «вервь-община», может быть объяснено из сербохорватских братств архаического периода, кровно-родственных союзов с их праздниками («вервные братья»). В таком значении братчины фигурируют в памятнике хорватского права XII в. Полицком статуте. Братаничами в Древней и средневековой Руси назывались дети брата, племянники, и это возможный отголосок указанных югославянских параллелей и территориальных пе ремещений славян.

«Пиво», как и «мёд», – это исконно славянские слова. «Пиво» – более ранний термин, синонимичный «пиру», «празднику» актов Северо-Восточной Руси, а на Северо-Западе синонимом ему, в свою очередь, служили «обед», «каша», «перевара». Последним словом обозначался, во-первых, чан, варница для производства пива, во-вторых, пошлина за варку пива или мёда и, в-третьих, особо крепкое пиво, полученное в результате вторичной перегонки. В жалованной данной грамоте новгородского боярина Ивана Васильевича Своеземцева Важскому Богословскому монастырю 1470 г. говорилось: «…ни приказчик мой к ним не въезжает, ни перевар не пиет». Пиво как синоним пира отмечено в ранней формуле актов, 1450–1460-х гг. (предшествовавшей более распространённой формуле Белозерской уставной грамоты): «боярские люди и иные нихто к ним незваны в пиво не ездят» (Бежецкий Верх, Дмитровский и Юрьевский уезды). Пиво имело не только праздничное, но и поминальное значение, отражённое, например, в духовной княгини Авдотьи Пронской 1565 г.: «…да что у меня хлеба стоячего и в житницех в обеих селех, и в том хлебе на поминки пива варити и вина курити, и нищих кормити». Не случайно одна из статей А. Л. Хорошкевич о пиве в средневековом русском обиходе имеет название «В радости и печали».