Убийство Царской Семьи и членов Романовых на Урале - читать онлайн книгу. Автор: Михаил Дитерихс cтр.№ 171

С течением времени, поправившись от болезней, дети возобновили свои учебные занятия. Так как посещение преподавателями и учителями со стороны, извне, было воспрещено, то родители организовали обучение при посредстве тех придворных лиц, которые разделяли заключение с Семьей. Таким образом, Государь принял на себя преподавание наследнику Цесаревичу географии и истории; Государыня проходила со всеми детьми Закон Божий; Великая княжна Ольга Николаевна занималась с младшими сестрами и братом английским языком; Екатерина Адольфовна Шнейдер преподавала младшим Великим княжнам и наследнику Цесаревичу математику и русскую грамматику; графиня Гендрикова занималась с Великой княжной Анастасией Николаевной историей; баронесса Буксгевден – со старшими Великими княжнами английским языком; доктор Боткин – с Алексеем Николаевичем русской литературой; доктор Деревенько – с ним же естествовещением, а Жильяр – со всеми французским языком.

Из переписки документов, принадлежавших князю Долгорукову и найденных с остатками его вещей в Екатеринбурге в помещении бывшего областного совдепа, видно, что в период ареста в Царском Селе и в Тобольске Государь и Государыня были очень озабочены урегулированием и обеспечением финансовой стороны будущей жизни Семьи и старались тщательно экономить оставшиеся в их распоряжении очень скромные личные средства, сокращая до минимума расходы на свою жизнь. Несмотря на ограниченность средств, отказывая себе, довольствуясь простым столом, Государь и Государыня не прекратили своей благотворительности и старались помогать другим насколько могли; прошения же от разных частных лиц о помощи и поддержке, несмотря на официальное объявление об их низложении и аресте, не прекращали поступать во дворец, и Державная Чета удовлетворяла их в мере своей возможности. Следует отметить, что в делах Долгорукова сохранилась расписка комиссара Панкратова в получении им от бывшего Государя Императора пожертвования на нужды фронта в размере 300 рублей. Между тем в это время средства Семьи были уже настолько исчерпаны, что коменданту охраны приходилось изыскивать способы добыть деньги под свои векселя у частных лиц, чтобы прокормить Семью и состоявших при ней придворных и прислугу. Камердинер Чемадуров показывал, что когда по приезде в Екатеринбург комиссар Дидковский произвел обыск, то у Государя и Государыни денег не оказалось совершенно; у Великой княжны Марии Николаевны нашлось 16 рублей 33 копейки и у доктора Боткина – 280 рублей.

Сношения Царской Семьи с внешним миром после ареста не прекратились; Семья продолжала получать не только прошения о помощи, но и выражения сочувствия, симпатии от далеких людей из провинции, от монастырей и от раненых офицеров и солдат, бывших на излечении в госпиталях Царского Села, где работали в качестве сестер милосердия Государыня и две старшие дочери. Великие княжны продолжали получать письма и от подруг придворного круга, хотя некоторые из этих корреспонденток писали, видимо, с некоторой осторожностью. По этому поводу характерен следующий рассказ полковника Кобылинского:

«Люди трусили обнаружить свои отношения к Царской Семье. Ольгу Николаевну очень любила Маргарита Хитрово. Она часто приходила ко мне и просила передать письма Ольге Николаевне. Свои письма она всегда так и подписывала: “Маргарита Хитрово”. Так же полно в письмах, которые мне приносила Хитрово, подписывалась еще Ольга Колзакова. Но были и такие письма, авторы которых подписывались так: “Лили (Дэн)”, “Тити” (Вильчковская). Я как-то сказал Хитрово: вот Вы прямо и открыто подписываетесь своим именем. Так же подписывается и Ольга Колзакова. А другие скрывают свои имена. Представьте себе, каким-либо образом эта переписка попадет в руки теперешней власти и меня спросят: от кого эти письма? Ведь мое положение передатчика писем станет глупым. Передайте, пожалуйста, авторам этих писем, что я прошу их прийти ко мне. Должен же я знать, кто они такие».

«После этого, – добавляет Кобылинский, – я совсем перестал получать письма от Лили и Тити для Ольги Николаевны».

Но лично Государю пришлось пережить измену почти всех бывших приближенных и любимейших чинов былой Свиты. Перенес он эту измену стойко, мужественно, видя в этом перст Божий, и никто не услышал от Него ни слова упрека и осуждения. В этом отношении сказывается поразительное величие его души, как бывшего Царя и Помазанника Божия Великой России. Так, однажды, когда вместо уходившего Бенкендорфа Керенский предложил ему выбрать заместителя, то его выбор остановился первоначально на Нарышкине, до революции исполнявшем при нем обязанности начальника личной походной канцелярии. Нарышкин, поставленный в известность о выборе Царя, просил дать ему 24 часа на размышление. Об этом доложили Государю.

«Ах так, тогда не надо», – сказал Император совершенно спокойным, сдержанным голосом, в котором не чувствовалось ни осуждения Нарышкину, ни той боли, которую должно было вызвать в Царе это слишком определенное колебание своего бывшего приближенного, и он тотчас же попросил дать знать генералу Татищеву, что он избирает его, хотя Татищев и не принадлежал к свитским.

Все эти факты, раскрывавшие теперь перед Царем истинное содержание и подлинное лицо царедворцев, окружавших его трон и долженствовавших служить ему опорой, конечно, причиняли Государю страшную внутреннюю боль, тем более что теперь он видел воочию, до чего даже в кругу ближайших своих придворных-бояр, он был одинок со своей святой идеей русского народа и в борьбе с «темными силами» боярства, стремившимися дискредитировать его в глазах народной массы, и вырвать из его рук Богом данную ему власть. Он совершенно спокойно принимал то, что писалось про него и про Государыню во всех русских газетах после его отречения и заключения под арест. Он знал, что эти клеветнические, грязные обвинения служили одной из главных сил подпольной агитации, стремившейся восстановить против него и жены общественное мнение и поднять на революционное движение народные массы, а потому появление их в печати после переворота не могло уже причинить его чувствам особенно острой боли. Как-то однажды, значительно позже, Татищев, умиленный картиной семейного дружного очага Царской Семьи и глубокой любовью, существовавшей между всеми ее членами, не удержался и высказал Государю свое восторженное удивление. Император, конечно, не мог не почувствовать некоторой горечи от слов Татищева, этого верного, честного и самоотверженного приближенного, и с присущей Ему добротой и, быть может, с некоторым легким оттенком доброй иронии ответил ему:

«Если Вы, Татищев, который был моим генерал-адъютантом и имели столько случаев составить себе верное суждение о нас, так мало нас знали, как Вы хотите, чтобы мы с Государыней могли обижаться на то, что говорят о нас в газетах?»

Но переживание прямой измены служению Самодержавию и народу со стороны ближайших своих сподвижников и родственников, конечно, не могло не причинить Царю самых острых страданий и мучений, тем более что он любил этих людей, любил искренно и горячо и бесконечно верил их преданности и чистоте привязывавших их к нему чувств. Надо было быть действительно Боговидцем по небесной любви, чтобы иметь силу и добрую волю так до конца прощать людям их прегрешения, ни одним словом, ни одним выражением не осудить этих людей в разговорах с другими и простить им всю ужасную боль разочарования и сомнения, которую не мог не испытать Царь от их измены.