Превратности судьбы, или Полная самых фантастических приключений жизнь великолепного Пьера Огюстена Карона де Бомарше | Валерий Есенков | страница 100 | LoveRead.ec

Скорее всего, Мария Терезия пробует возражать, но он обрывает её. Под воздействием этих недомоганий, гонимая не понятным для неё беспокойством, всё чаще тайно оставляет Мария Антуанетта брачное ложе незадачливого супруга и в компании весьма сомнительных в нравственном отношении спутников отправляется из Версаля в Париж, посещает театры и маскарады. Да, разумеется, она прикрывается маской, но она заводит с молодыми людьми галантную болтовню. В конце января она таким образом подхватывает Ганса Акселя Ферзена, восемнадцати лет, шведа, сына сенатора, широкоплечего, стройного, необыкновенно красивого юношу. О, мадам, вам нетрудно понять что неопытный юноша принимает королеву-девственницу за элегантную шлюху, так что придворные дамы, не на шутку испуганным, приходится прийти поспешно на помощь, оттеснить юного простака и увести неосторожную королеву в закрытую ложу.

Он делает предупредительный жест. Он улыбается. О нет, пока что ваше императорское величество может не беспокоиться. Ровно два дня спустя Ганс Аксель Ферзен, возможно, кто-нибудь ему подсказал, возвращается в Швецию. Однако его поспешное бегство ничего не меняет. В Версале слишком много молодых, не менее привлекательных щеголей, способных не моргнув глазом соблазнить ещё совершенно не опытную, уже охваченную тайным желанием женщину. Тут мсье Ронак с прекрасным знанием обстановки повествует о том откровенном, циничном, поголовном разврате, который царил при неудержимом, ныне покойном Людовике и продолжает царить при ни на что не способном, ничего не замечающем, ныне здравствующем Людовике.

И без того много знающая об этой смердящей атмосфере, Мария Терезия все-таки приходит в отчаянье, в ужас, до того обстоятельно и с такими подробностями рисует её незнакомец эту отталкивающую картину. Тотчас посылает она запрос своему поверенному в Париж, всё ли верно в этом грубом, слишком уж откровенном повествовании, и с экстренной почтой получает ответ, что всё это действительно так, что оголтелый разврат царил и продолжает царить при роскошно-блистательном французском дворе и что конца этому несомненному безобразию не видать.

Тем временем познавательные беседы мсье де Ронака и австрийской императрицы продолжаются тем же порядком, причем их содержание держится в строжайшем секрете. Мсье де Ронак не менее откровенно и грубо указывает этой закоренелой правительнице, всего навидавшейся на своем долгом веку, что, рано ли, поздно ли, её несчастная дочь, подвергшись очередному припадку смертной тоски, отдастся первому встречному. И пусть себе отдается, не будь Мария Антуанетта правящей королевой, мсье де Ронак не берется её – осуждать. Однако в том-то и дело, что она королева. Если она забеременеет, её сын будет незаконнорожденным, бастардом. Этого обстоятельства скрыть не удастся. Ведь бессилие короля не только известно каждой камеристке и горничной, но и засвидетельствовано Лассоном, высокоученым лейб-медиком короля, а это, как известно, не коридорные сплетни камеристок и горничных, такое свидетельство опровергнуть нельзя.

Что же делать? Где выход из столь странного, столь гадкого положения? Выход очень простой: любыми средствами, включая и публикацию арестованного пасквиля, если, конечно, у её величества не найдется менее скандальных и более действенных мер, принудить или откровенно заставить безвольного короля осуществить операцию. Мадам, только в таком случае будет прямо, медицински правильно обоснована дееспособность супруга, а вместе с ней засвидетельствована и законность наследника, кто бы ни попал в его действительные отцы.

Как же можно заставить короля, рожденного королем? Видите ли, мадам, Людовик ХV1, к нашему величайшему сожалению, безвольный король, а такому монарху, тому тьма примеров в истории, извольте припомнить времена Ришелье, необходим исключительно опытный, исключительно серьезный наставник. И тут в доверительной беседе прямо-таки само собой всплывает давно приготовленное имя герцога Этьена Франсуа де Шуазеля, таланты которого отлично известны австрийской императрице.

Австрийская императрица отчего-то молчит, хотя не должна была бы молчать, поскольку именно герцог Этьен Франсуа де Шуазель с блестящим дипломатическим мастерством состряпал брак австрийской эрцгерцогини с французским дофином. Не моргнув глазом, тоже с годами набравшийся мастерства в такого рода делах мсье де Ронак продолжает развивать свою малоприятную мысль. В противном случае, мадам, появление на свет божий бастардов, незаконнорожденных детей у Марии Антуанетты в самом деле даст все права на французский престол испанским Бурбонам, в этом отношении злостный пасквиль Аткинсона, ставшего Анжелуччи, не лжет. Стало быть, не приблизь к Людовику ХV1 герцога Этьена Франсуа де Шуазеля, не совершится и операция, а не совершится операция, любой ребенок Марии Антуанетты, даже завяжись он каким-нибудь чудом от мужа, станет причиной новых раздоров в Европе. Да, да, мадам, это обстоятельство, без сомнения, станет предлогом к новой, ещё более кровопролитной войне, чем ещё не забытая война, вызванная спором об испанском наследстве, причем в этой войне поражение Франции почти неминуемо после стольких серьезных потерь. Прошу заметить, мадам, эти потери мы понесли в результате полной, хоть и неокончательной победы русских над турками, при некотором неблагоразумном попустительстве Австрии, которая и ради защиты своих собственных интересов должна бы была активно противодействовать своей восточной соседке в её вероломном продвижении к побережью Черного моря. Согласитесь, мадам, это продвижение наносит непоправимый ущерб не одной французской торговле, этого очевидного обстоятельства нельзя в расчет не принять.

В таком приблизительно направлении, красноречиво и пылко, развивается хорошо продуманная мысль мсье де Ронака, который любит и умеет поговорить. Впоследствии Пьер Огюстен уверяет в докладе своего незадачливого монарха, что при каждом повороте событий, имея, конечно, в виду, перипетии своих приключений, Мария Терезия всплескивает руками и вопрошает его:

– Однако же, мсье, откуда у вас такое пылкое рвение в защите интересов моего зятя и в особенности моей дочери?

Ну, на этот несложный вопрос Пьер Огюстен тотчас ответствует обстоятельно и речисто:

– Мадам, в конце прошлого царствования я был одним из самых несчастных людей во Франции. В это страшное время королева удостоила выказать некоторое участие ко мне, обвиненному во всяческих ужасах. Служа ей сегодня и даже нисколько не рассчитывая на то, что когда-нибудь она будет об этом осведомлена, я лишь возмещаю мой неоплатный долг. Чем труднее мое предприятие, тем горячей я жажду успеха. Однажды королева соблаговолила высказать вслух, что я защищаюсь слишком мужественно и умно для человека действительно виновного в тех преступлениях, которые вменяются мне. Что же сказала бы она сегодня, мадам, если бы могла видеть, что в деле, которое равно затрагивает её и короля, мне не хватает того мужества, которое её поразило, той ловкости, которую она назвала умом. Она бы заключила из этого, что у меня недостаточно рвения, Этому человеку, она бы сказала, хватило недели, чтобы уничтожить пасквиль, оскорбляющий покойного короля и его любовницу, в то время как французские и английские министры на протяжении полутора лет тщетно пытались воспрепятствовать его изданию. А сейчас, когда на него возложено поручение такого же рода, которое касается нас, ему не удается его исполнить: либо он изменник, либо дурак, в обоих случаях он не заслуживает доверия, которым был удостоен. Вот, мадам, высшие истины, которые заставляют меня бросить вызов всем опасностям, пренебречь всеми страданиями и преодолеть все препятствия.