– Мык шаман! Гур кусак!
Что в переводе означает «Сильный колдун! Плохой, однако».
Но сыроядцам хорошо, они народ вольный. Запряг собак, чум разобрал, на сани положил, причмокнул, гикнул – и поехал куда тебе надо. А мы присягой связаны, мы долг исполняем. То есть мы копаем рудники, дуран-руду берём и переплавляем её в слитки.
Дуран-руду шестнадцать лет тому назад открыл наш иноземец Гирхард Клюйст, обер-маркшейдер Берг-коллегии. Открыл и, быв укушен пауком, умре. Но дело было уже начато, секрет открыт, оценён по достоинству – и гору Ыртак-Ю отдали в ведомство шестого департамента Коллегии Военных Дел. Приехал в эти гиблые места генерал-адъютант Максилим Хабанеров – красавец саженного роста, герой, кавалер девяти орденов и, главное, человек на удивление учёный. Приехал и начал командовать. Поставил съезжую избу, расставил караулы, а восьмистам колодникам назначил рыть шурфы, бить штреки, строить мельницу.
И началась работа! В пять тридцать – барабан, в шесть – завтрак, в шесть пятнадцать – по местам. В одиннадцать – обед, в пять пополудни – ужин, в девять – построение, отбой. Раз в две недели – выходной. К зиме пошла богатая руда. Но что значит богатая? В сезон полпуда наберём – и это уже считается большим успехом. Везём его, этот успех, на мельницу, дробим, просеиваем…
А дальше государственный секрет, ибо эта самая дуран-руда такой свирепой силой обладает, что просто страх! И, главное, когда она рванёт, пёс её знает. Иной колодник бьёт её киркой, крошит полсмены, смену… И вдруг как бабах! Кирку, забойщика, его подручных – всё это в мелкие клочья. Дым, смрад кругом, все кашляют, слезами умываются. Потом в три дня все те, которые тогда в том штреке были, наголо лысеют. А потом, ещё через неделю-две, они уже с нар не встают. А ещё через месяц их всех в холщовые мешки и снимают с пищевого довольствия. Так что колодников к нам гнали сотнями, но при этом в превеликой тайне. Ведь тогда думалось сделать из той дуран-руды особый, наимощный в мире порох.
Ну, и сделали. Убойный получился порох, влаги не боится, и в дождь, и в снег стреляет. И вот собрали наиверную команду, придали им полфунта того пороху, и они срочно, тайно двинулись в столицу.
В столице – сразу в Генеральный Штаб. Там Хабанеров честь по чести доложил, фельдмаршалы его доклад одобрили. Послали флигель-адъютанта во дворец. И вот приезжает царица… Да! Красоты неописуемой! Глаза большие, чёрные, стан стройный, голос ласковый. Ступает мягко, плавно. Говорит:
– Мон шер! О, как вы изменились!
А Хабанеров, он и вправду на Ыртак-Ю крепко сдал. Румянец растерял, на лбу появились морщины, на макушке лысина. Но, как и прежде, браво отвечает:
– Не обессудьте, матушка-царица, виноват. Зато какой я вам гостинец привёз! Извольте посмотреть, – и подаёт ей маленький сафьяновый мешочек.
Царица глянула в него, в этот мешочек, бровки нахмурила и говорит:
– Что это?
– Порох, – отвечает Хабанеров, – из дуран-руды. Убойной силы… двестикратной против прежнего!
Царица улыбнулась, говорит:
– Ах, генерал, опять пугаете. Зачем мне ваш дуран? – И этак, извините, гадливо мешочек ему отдаёт. – Я, – продолжает, – мирная вдова, народ мой не воинственный, с соседями у нас взаимопонимание.
А Хабанеров ей почти что дерзко:
– Так, государыня, это же не ради войны, но токмо ради устрашения.
А она руками машет, говорит:
– Нет-нет! Увольте, не хочу.
Тогда уже весь генеральный штаб не выдержал. Фельдмаршалы давай наперебой:
– Матушка родимая! Заступница! Ты же прежде глянь хоть бы одним глазком, а уже после решай.
А самый старый лейб-фельдмаршал – он восемь лет до этого молчал – вдруг встал, вышел вперёд и очень громко и твёрдо воскликнул:
– Хочешь мира, готовься к войне!
Тогда царица покачала головой и говорит:
– Какие вы горластые! Мне, бедной вдове, вас не переспорить. Ладно, показывай, мон шер, этот ваш грозный дуран.
– Здесь, – Хабанеров говорит, – нельзя, все стёкла вылетят.
Тогда они сошли во двор. Поставили чугунную мишень. Хабанеров гордо говорит:
– Сейчас её на клочья разорвёт. Поберегись!
Все отошли. А он командует:
– На линию!
И тотчас бравый унтер-офицер Земцов – он с нами прибыл – взял специальный пистолет, стал в сорока шагах, прицелился. Хабанеров командует:
– Пли!
И полыхнуло! Ахнуло! И…
О! Мык шаман! Потому что мишень чёрт не взял, она стоит как и стояла, а унтер-офицера нет. Только дымок поднялся к небу и рассеялся.
Фельдмаршалы молчат сконфуженно, на генерала смотрят. А он, белый как снег, говорит:
– Промашка вышла. Я готов под трибунал!
Но фельдмаршалы опять молчат, не отзываются. Они думают, как быть. Зато царица, как слабая женщина, сразу:
– Позор! Смертоубийство! – закричала. Скорым шагом вышла со двора, села в карету и уехала к себе.
А фельдмаршалы всё также молча возвратились в штаб, и там опять молча сидят и ждут, что будет дальше. И Хабанеров с ними же – стоит в углу, уже без шпаги, без наград и даже, на всякий случай, без эполетов. Долго он так стоял! Потому что только, может, часа через три приезжает к ним сенатор Ухин и подаёт высочайший указ. В нём сказано: рудник на Ыртак-Ю закрыть, засыпать известью и заровнять, и все бумаги, что его касаются, немедля сжечь, а генерала Хабанерова судить, разжаловать, перевести в дисциплинарный батальон без права повышения по службе, и чтобы государыне о нём никто и никогда больше не смел не то что ходатайствовать, но и даже просто докладывать.
Фельдмаршалы ответствовали:
– Есть!
Сенатор уехал.
И вот только тогда и начался настоящий военный совет! Фельдмаршалы наперебой кричат:
– Да как же так? Ну и закроем мы рудник, а что потом? Может, тогда и пушки тоже запретим, от них ведь тоже много шуму! И скоро нам, глядишь, только одни парады останутся! Ей, государыне, легко так рассуждать, ей бы только маскарады да балы, а кто о державе подумает? И так мы нищие да сирые, а вот имели бы дуран, так нас бы сразу все зауважали!
Вот такие там тогда кричались речи – патриотические, гневные. Но воля царская есть воля непреложная. Старейший лейб-фельдмаршал прибыл во дворец и доложил:
– Исполнили!
Царица говорит:
– Вот и прекрасно. И больше меня, бедную вдову, так не стращайте.
– Есть! – отвечает ей фельдмаршал, даже глазом не моргнув.
А почему он не моргал? Да потому, что Хабанеров секретной фельдъегерской почтой уже мчал на Ыртак-Ю. Ибо на высшем военном совете решили: нечего с царицей спорить, а надо сделать так, как им солдатский долг велит, и только тогда ей о долге напомнить, когда всё уже будет в наилучшем виде.