Маятник жизни моей... 1930–1954 - читать онлайн книгу. Автор: Варвара Малахиева-Мирович cтр.№ 231

Но мне это ничуть не помешало сказать ему ласково и со смехом:

– Александр Семенович! Почему, когда мы с вами сталкиваемся, у вас такой вид, что это или меня должно чем-то конфузить, или могло вас поставить в неловкое положение. И что вообще будто бы это так неестественно и неприятно, что надо всяческих встреч избегать, а уже если встретились, отскочить друг от друга как можно дальше и поскорей забыть, что есть вот тот-то человек на свете. Давайте – иначе. Проще. По-хорошему. Жизнь столкнула нас в этом вестибюле. Надо принять это, пока не найдется выход из этого положения. Похоже, Александр Семенович, надо вам принять его, как я приняла. Верьте, что мне с вами было бы совсем просто и, может быть, даже приятно встречаться, если бы я не видела, как вам это почему-то трудно. Я не говорю про общение, да и какое общение с глухим? Я говорю о том, что нет причины игнорировать друг друга, жить рядом, как абсолютно незнакомые между собой люди. Я так не могу, потому что вы близкий человек Алле, с которой я была близка от самого рождения ее до последних лет. В житейском отношении меня нисколько не стесняет встреча с вами в дверях ванной, кухни и т. д. Значит, и вам, тем более, нечего меня стесняться, старухи, которая вам годится в матери. Давайте, будем просты, как дети (эту тираду записываю хоть и почти дословно, но, конечно, не стенографически).

Вначале мой собеседник (т. е. слушатель) – он все время молчал с недоумением и холодом, но очень скоро лицо его стало проясняться и холодные, водянистого типа глаза блеснули пониманием, юмором и внимательностью. И наполнились теплом, и он широко и доверчиво улыбнулся в конце тирады, когда я коснулась его руки и: – Вот, вы улыбнулись, значит, все поняли. – С этими словами я отошла от него, чтобы пройти в кухню, и увидела, что в дверях ее стоит Леонилла и смотрит на меня изумленно и неодобрительно.

…И вдруг серым мышонком промелькнула в голове моей мелкого, примитивного, мышиного свойства догадка – почти уверенность: Леонилле было бы неприятно сближение мое с Александром Семеновичем и возврат Аллиной ко мне близости.

22 марта

Пришла Нина. Осталась ночевать.

Как уж кто воспринимает меня раз навсегда, с самого детства ее, настолько в кривом зеркале, что не может удержаться от смеха при каждом проявлении моего существа. Мне это не обидно. Но очень надоедает. И что-то в ее смехе (не только надо мной) слабоумное, дефективное.

Приходил Ника. Было грустно, что нечем – да и нельзя – угостить его, если бы и было чем. С этой осени вошло в конституцию нашу, чтобы я жила так, как будто меня здесь нет (“Алла имеет право, наконец, жить не в общежитии”, – Леониллино недовольство).

Это что-нибудь в каждой семье по временам неизбежное – столкновение разных возрастов, вкусов, характеров, и не хочется думать, что замешаны “продукты”, родственники, свойственники. Может быть, и Мирович! Я как-то сегодня лишь почувствовала непростоту, нелегкость, несогретость атмосферы под их кровом ^[800]. Несмотря на исключительную доброту и открытость Ольги навстречу людям, Человеку с большой буквы. Правда, не всегда, и это не глубоко, часто лишь в верхних слоях, недоосознанно и безответственно. Н. С. Бутова однажды о ней сказала: “Это мой прозрачный, даже кристальный, ручеек, но он сам не знает ни куда, ни откуда он течет и лелеет все, что отражает лишь на мгновения, пока отражает”. Это не совсем верно, как все сравнения лишь отчасти верны. Я бы сказала иначе: все свои “отражения”, какие стали ее жизнью, она “лелеет”, иные на поверхности, другие поглубже, но почти все с перерывами, когда сам ручей как бы ныряет под землю (анабиоз).

25 марта. 10 часов вечера

Есть у меня в памяти сердца такие строки, как эти, которые я до того чувствую моими (это стихи Вл. Соловьева), что лишь с некоторым усилием припоминаю настоящего автора их. И была однажды такая возможна для меня “ошибка”, что я выхватила у Сологуба 4 строки:

Слова и словечки, невзначай оброненные или хоть из эмоциональной сферы вытекшие, но реальных последствий иметь не могущие:

“Бог сестру мою накажет непременно за то, что она меня не одевала”. Нина Тарасова.

“Он относится к своей жене с христианским… равнодушием”. Е. П. Ильинская ^[803].

“Если бы у меня чудом появились какие-то серьезные деньги, я бы хотела одеть с головы до пят Ваву (меня)”. Леонилла.

“Какая ужасная вещь – старость, распатланная, смрадная, неприкаянная”. Она же.

“Свято место пусто не бывает” (Анна, мрачно, узнав, что к ней собирается погостить одна из ее знакомых).

“Надулась, как лев какой противный” (тетка Авдотья Терентьевна о своей воспитаннице).

8 апреля. 12 часов ночи

Аллины именины и годовщина ее “ЗАГС’а” с генералом. И до того прочно разъединена линия их жизни моим заширменным существованием, что теперь уж, если бы они и захотели прежнего дружественного общего русла, уже нет к нему мостов. У меня еще недавно была вера в возможность их, но встретилась она с таким живым, с организованным и непреклонным волевым отпором со стороны Леониллы, что оставалось для меня: вспомнить все тот же девиз, какой и сейчас повторяю: “сужденное прими – не прекословь, так выпил цикуту Сократ”. И так далее.

13 апреля. 12 часов ночи. «Дома» у отопления

Утром во время праздничного – в стиле пасхального ритуала – завтрака в столовой, куда собралась вся семья, я увидела у себя на столе два ломтика кулича, красное яйцо и 100 грамм колбасы.

Вероятно, я ожидала, что общие воспоминания Пасхи сделают какой-то сдвиг в Алле и в Леонилле, что они по-иному ощутят мою жизнь и меня в их жизни и опомнятся, устыдятся и найдут такие слова, которые заставят меня, хотя бы только на сегодняшнее утро, изменить моему чумному изолятору. И не будет больше этого ощущения себя приживалом-“заугольником”, которому в праздник протягивают рюмку водки за ширмы.

Это ощущение вдруг поднялось с такой резкостью в душе и перелилось в область воли, что, несмотря на омерзительную погоду и на гриппозное состояние, Мирович без завтрака бросился к метро. Отвозить письмо для передачи Ольге в Кремлевку ^[804]. Его мог бы с большой охотой отвезти Ника. Но я не могла уже ни на минуту оставаться под кровом Тарасовых.