Торговец зонтиками - читать онлайн книгу. Автор: Франсис Малька cтр.№ 15

Тот положил мою рукопись на пюпитр и приступил к изучению строк, на которые указывал брат Августин. Чем ниже по странице он спускался, тем больше вытаращивал глаза, а дочитав, бросил на меня убийственный взгляд. Нет, «бросил взгляд» тут неточное выражение. Уставившись на меня, он шептал что-то на ухо своему подручному. Тот все выслушал, закрыл книжку и приобщил ее к вещественным доказательствам.

– Перейдем теперь ко второму пункту обвинения, – резким тоном произнес Ланфранки, желая прекратить разговоры в зале. Он собрал все бумаги, сложил их стопкой на судейском столе, затем взял верхний документ, повернулся ко мне и долго молча в меня всматривался. Цель паузы, видимо, была в том, чтобы подчеркнуть, насколько важны слова, которые архиепископ собирается произнести.

– Вы сами признались, – продолжил он в конце концов, – что имели намерение разделить свои доходы, что, впрочем, подтверждается и многочисленными свидетелями, и я хочу сейчас несколько отступить от рассмотрения вашего дела, чтобы вы могли осознать не только значимость своих действий, но и то, до какой степени они, ваши действия, раздражают Архиепархию и Церковь в целом. Сейчас в Лангедоке, от Альби до Лиона, от Тулузы до Каркассона, нарастает еретическое движение, подобного которому мы никогда до сих пор не знали. Люди, некогда бывшие праведными католиками, назвали себя катарами, вальденсами ^[10] или еще – «лионскими бедняками». Они осмеливаются отрицать фундаментальные принципы католической Церкви и дошли даже до того, что основали несколько раскольнических епископатов. Можете не сомневаться: Церковь отвергала, отвергает и будет отвергать эту ересь. А знаете, по каким признакам мы опознаем данных еретиков?

Архиепископ помолчал, и лицо его украсила презрительная ухмылка, с какой победитель глядит на поверженного врага.

– Прежде всего – по публичным проповедям, – заговорил он снова. – Но не только. Крайне важный признак – то, что они раздают свое имущество, и это происходит везде. Они стремятся к аскетическому образу жизни и окружают себя учениками и последователями, уподобляясь Христу, который был окружен апостолами.

Тут Убальдо Ланфранки выпрямился и, потрясая кулаком, заорал пронзительным голосом:

– Каждый из них почитает себя Господом нашим, Иисусом Христом!

Вопль его обрушился на мои плечи тяжким грузом всех европейских ересей.

Из зала послышались голоса:

– Смерть еретикам!

Публика стремительно раскалялась.

– Вы будете гореть в аду!

Один за другим люди вставали, и каждый выносил приговор:

– Казнить его!

– Сжечь его на костре! На костер! На костер! – скандировали движимые страхом благочестивые христиане: они боялись любого, кто осмеливался восстать против Церкви. Они в едином порыве выплескивали самые глубинные свои страхи на козла отпущения, столь прозорливо подсунутого им архиепископом. Они были готовы сию же минуту принести меня в жертву, лишь бы умиротворить архиепископа.

Но он вдруг опять возвысил голос:

– Успокойтесь! Мы не станем решать судьбу обвиняемого вот так вот – взывая к дьяволу!

В зале откуда ни возьмись возникли вооруженные люди, они встали между рядами и судьями, чтобы избежать более серьезных нарушений.

– Заседание переносится вплоть до нового распоряжения, – объявил Ланфранки. – Подозреваемый, ради собственной его безопасности, будет содержаться под стражей. Не беспокойтесь, мы тем временем прольем свет на учиненные ему обвинения в ереси.

Два стражника схватили меня с двух сторон за запястья и – бесшумно, но быстро – поволокли из зала судилища. Сидя в смежной с залом комнате, я вынужден был в течение долгих часов слушать, как разгоняют толпу, требуя, чтобы люди отправились наконец по домам. Я ни за что не хотел бы оказаться в этот момент за стенами трибунала – да это было бы куда хуже любой бури.

Когда все снаружи успокоилось, те же стражники перевели меня на другую сторону улицы и втолкнули в тюремную камеру.

Обстановка в зале, в общем-то, не требовала столь пламенного красноречия, но Ланфранки увлекся и пробудил коллективное неистовство, которое, возможно, дай оратор ему развиться, вышло бы за пределы намерений архиепископа и породило мятеж…

Теперь моим домом стала узкая келья в подвале здания напротив суда. Да, совсем близко – так было гораздо легче доставлять заключенных на заседания трибунала и уводить обратно после них, а побег, наоборот, сильно затруднялся.

Меблировано было мое новое жилье проще некуда: два убогих соломенных матраса, к тому же насквозь пропитанных влагой – камеру мне выделили ужасно сырую. Первую ночь я скоротал на правом ложе, оно выглядело более удобным, и все равно глаз не сомкнул до рассвета, хоть и устал, и холод пронизывал меня до костей.

В наружной стене обнаружилась прореха, которой как раз хватало на один-единственный солнечный луч, и луч этот в течение всего дня ласкал противоположную стену. Предыдущие обитатели позаботились о том, чтобы пометить на этой стене основные моменты дневного цикла, и я к вечеру мог уже расшифровать большинство меток. Вот эта обозначает восход солнца, та – заход, эти три – время, когда заключенных кормят завтраком, обедом и ужином, те восемь – обходы тюремных надзирателей. За много лет мои предшественники умудрились даже выцарапать две параллельные шкалы, соответствующие летнему и зимнему солнцестоянию, теперь достаточно было вставить между ними весну и осень, чтобы получить точное время любого события.

Открытие этого сложного механизма навело меня на мысли не только о творческой силе Homo haereticus ^[11], но ровно в той же степени – о длительности пребывания заключенных в камере. Стало быть, и моему конца не видно.