И услышала стук во входную дверь.
Марья постояла, задумчиво, почти уверенная в том, что знает, кто стучится к ней, все же пошла открывать.
– Мне тоже очень хочется очиститься от чего там… – сказал, усмехнувшись, Вершинин, когда она распахнула дверь. – От негатива и гневливости? Ну, вот от них в том числе. – И спросил, глядя ей в глаза: – Пустишь?
Они стояли, разделенные порогом – он с той стороны, где уже властвующую во всю темень ночи все еще разбивал свет одинокого светильника над столом, на который слетелась суетливо-бестолковая мошкара, а она с той, где было светло, уютно и пахло нагретым добрым банным духом, распаренными вениками и травами.
Она смотрела на Вершинина большими темно-голубыми глазами и решала в эту минуту нечто очень важное для них двоих, и оба понимали, что от этого ее решения сейчас зависит все дальнейшее, может, и вся их жизнь…
Да, точно, вся жизнь – ведь что бы она ни решила, это останется с ними навсегда и навсегда наложит отпечаток на их судьбы…
– В бане люди голые, а в этом обряде не должно быть сексуальности и эротики, он очищающий, – произнесла тихо Марьяна.
– Приставать не буду, а все остальное гарантировать не могу, – усмехнулся Вершинин. – Ты эротична в любой одежде, а уж голенькая, подозреваю, так и вообще Афродита и чистый искус. Но обещаю стойко терпеть.
Она все еще не решила. Он видел и понимал.
– Заходи, – решилась, наконец, Марьяна.
Вершинин переступил порог и вдруг притянул ее к себе и обнял нежно, но крепко, прижавшись щекой к голове девушки.
– Ты что? – отчего-то шепотом спросила она.
– Утешаю тебя, ты тоже в этом нуждаешься, – улыбнулся Вершинин. – Немножечко постоим, и ты скажешь, что надо делать.
И Марья вдруг почувствовала, как в нее перетекает его сила, спокойствие и уверенность и как чудесным образом она и на самом деле успокаивается, расслабляется первый раз за весь сегодняшний многотрудный день, а может, и за все три непростых дня.
– Ну, во-о-от, – довольно протянул Вершинин, почувствовав перемену ее душевного состояния.
Выяснилось, что ничего особенного делать не требуется, кроме обычных хозяйственных хлопот – принести из беседки чайник с чаем и выключить там свет, «заварить» веники в бадье, проверить температуру и посмотреть, прогорели ли дрова – простые банные дела. Григорий наполнил холодной водой переворачивающуюся кадушку для обливания после парилки.
Спросил Марьяну, почему это устройство на улице, не в самой бане, и девушка объяснила:
– Специально, чтобы вся негативная энергия в землю уходила и чтобы обливаться, когда захочется, а не только в банные дни.
А вот когда он разделся в отдельной удобной «гардеробной» комнате и, обмотав бедра выданной ему Марьяной простыней, вышел в предбанник, вот тогда она ему пояснила, что вообще подразумевалось под этим загадочным обрядом.
– Сейчас зайду в парилку и прочитаю молитву над водой и здесь над баком с холодной водой. Мы их будем смешивать, кому какая больше нравится по температуре, и обливаться после парилки. Семь раз: париться-обливаться. Помыться можно или до парилки, или после этих семи раз. А в конце обольемся на улице из кадки, и почти все. Ну и чай из травок успокоительный пьем и беседы ровные, душевные ведем, вот и весь обряд, – и добавила, скорее для себя, как понял Вершинин: – Можем по очереди в парилку ходить.
– А веничками пройтись как же? – напомнил он и спросил: – Ты парить умеешь?
– Умею, – кивнула девушка.
– Тогда давай начнем, – бодро предложил Григорий.
Ох и парилочка у них тут оказалась! Знатная! Хороша!!
Вершинин даже пожалел, что сейчас не зима и нет возможности выскочить на трескучий морозец да в прорубь сигануть. Но и водица колодезная из выведенного в баньку небольшого, но глубокого колодца, леденющая, тоже была хороша.
От души напарился! От души!
И старательно выполнял данное хозяйке слово – с большим трудом и внутренним окриком, но справлялся.
Марьяна оказалась так хороша, такой ладушкой, и полностью в его вкусе, что держаться от нее подальше вышло тяжелейшим испытанием для Григория, чуть глаза не сломал, постоянно косясь на эти прелести, хоть и скромно прикрываемые ею простыней!
А уж когда прохаживался по ней веничками, так думал, крышей съедет от запретной недоступности этой красоты.
Такая вся беленькая, шелковая, гладенькая – грудь обалденной формы: высокая, налитая, талия, животик, попка, ножки стройные!
Но сам напросился! – хмыкал про себя Григорий, волевым усилием справляясь с очередным тяжелым «приступом» желания. Впрочем, надо отдать должное, Марьяна старалась закутываться в банную простынь чуть не до подбородка и строго следила, чтобы не провоцировать его лишний раз.
Но… ладно, проехали.
Они парились, выскакивали из парилки и обливались водой, разморенно сидели за столом, попивали чаек на травках с медком и клюквой, перетертой с медом же – вкусно и в самый раз. Разговаривали, Марьяна расспрашивала Вершинина о его туристических походах, о тех местах, где он побывал и как ему там жилось. И про трудности, и про достижения.
Словом, выдался вечер бенефиса Вершинина – так она чутко выспрашивала и так, оказалось, умела слушать, распахнув свои глазищи от интереса и восторженного удивления, что он и не заметил, как многое ей поведал, даже то, что и не собирался рассказывать не только ей, а никому вообще-то.
Так они и пропарились положенные семь раз, что Вершинин в непрестанной борьбе с горячим желанием и в повествованиях о себе замечательном и не заметил, как пролетело почти мгновенно время.
Даже отругал себя мысленно – разболтался тут!
Марьяна тем временем стала торопить с обливанием из кадушки. Ничего нет проще – встал прямо под бадьей, резко дернул за веревку, и на тебя обрушивается вся масса воды – классное ощущение! И всегда неожиданное, особенно если вода холодная.
В их случае она была чуть не ледяная!
Марьяна облилась первой и тут же закуталась в простыню, хоть в темнотище ночной, резко разбитой световой щелью из открытой двери, ничего вообще не было видно. Затем и Григорий встал под кадку окатиться ледяной водицей.
И Марьяна схватила его за руку, едва он успел обернуть бедра полотенцем, и потащила за собой.
– Что, еще что-то очищающее? – усмехнувшись, полюбопытствовал Григорий.
Но она была серьезна, сосредоточенна, провела его назад в баню, усадила на лавку у дверей парилки и призвала к тишине, приложив пальчик к губам:
– Тшь-шь-шь.
И выскользнула из комнатки, оставив недоумевающего Григория гадать о том, что бы это значило. Но девушка довольно быстро вернулась, неся перед собой деревянный таз-шайку, наполненный водой, и какое-то полотно, зажатое под мышкой.