– Я тоже читал «Северные Цветы», – нахмурился он. – Тебе не показалось кое-что… нарочитым сверх всякой меры?
– Я ещё в отрочестве зачитывался записками Дашкова о поклонниках в Иерусалиме, но обращал внимание на описание путешествия, – насторожился я. – Рассказывай же.
– Десять лет тому Дашков, будучи вторым секретарём здешнего посольства, едет в Левант. Его цель уж верно преследует не одно только поклонение святыням. Скажу иначе: не это главное.
– Что с того? Он не скрывал, что умонастроения местного христианского населения заботят его сильнее – близилось восстание греков. В Леванте же он ревизировал наши консульства. Кроме того, он имел несколько конфиденциальных миссий к правителям Порты, например, набиравшему силу Мегемету Али.
– Я полагаю это всё отвлекающим манёвром от главного, как и задание Воробьёва. Гляди и рассуждай вместе со мной: после страшного пожара 1808 года, обрушившего купол Храма, его с трудом восстановили, в том числе и на русские деньги, но возвели уже в ином виде. Разве план главной святыни христианского мира может являть собой тайну от своего сильнейшего покровителя, как о том пишет Дашков? И как можно скрыть от властей замеры и зарисовки? И каким инструментом художник замерял высоту? И главное – зачем? Если точная копия храма, каким он существовал в семнадцатом веке, есть у нас под носом, стараниями патриарха Никона, в Новом Иерусалиме, что под Воскресенском? Пожалуй, что не мы к ним, а они к нам должны ездить за чертежами оригинала!
Признаюсь, ни одного незнакомого мне факта не содержалось в речи моего друга, но никогда я не смотрел на них с его парадоксальной точки зрения. Действительно, всё это не находило простого объяснения.
– Постой, постой! – воскликнул я, вспоминая недавно прочитанное и вдохновляясь своим озарением. – Ты намекаешь на то, что настоящей целью Воробьёва являлось, допустим, снятие планов с крепостей и укреплений перед неизбежной войной? То, что за полтораста лет до него делал другой паломник, иеромонах Арсений Суханов?.. Знаешь, пока я плыл сюда, то что-то читал о его «Проскинитарии». Он путешествовал ещё при Алексее Михайловиче, как раз накануне строительства упомянутого тобой Воскресенского собора, должного стать копией своего иерусалимского предтечи. Перед реформой он описывал греческие церковные чины, дискутировал с патриархами Александрийским Иоанникием и Иерусалимским Паисием о богослужебной практике и перстосложении. Обладая архитектурными познаниями, размеры Храма снимал тоже он. Поразительно, что его записки содержат описания фортификаций по всей Порте. Неужто ты полагаешь одну цель лишь прикрытием другой?
Но внезапные озарения мои, которыми я имел основание гордиться, не произвели впечатления на Андрея, он лишь махнул рукой, то ли сгоняя мух со сладостей, то ли отвергая мою гипотезу, невольно заставив меня думать, что и сам он навряд ли получил лишь разрешение поклониться святыням. Увы, история доказывала, что окончание одной войны с Портой являлось одновременно лишь прелюдией к залпам грядущих сражений. И длиться это может до тех пор, пока аргументы, неведомые ныне, но важнейшие, не уравновесят порыв справедливости, порождаемый целым сонмом поруганных народов южной Европы.
– А в таком случае, не резоннее ли Дашкову выписать с собой не живописца, а настоящего архитектора, хотя бы равной с Арсением опытности? – вопросил вместо ответа Муравьев. – Или отыскать на месте того самоучку-зодчего, возобновлявшего храм?
– Ты вконец запутал меня. Сам намекаешь на военную разведку, и тотчас же отрицаешь. Тогда что? Я не понимаю тебя.
На то сказал он, что покуда тоже не понимает, очевидно лишь, что Дашкову дали Воробьёва для какой-то иной цели. То есть и первые две имели место наверное, но третью, истинную разгадку, мы с наскока не найдём, ибо она искусно скрыта. Я опроверг, что найти-то проще простого, поскольку всего-то следует спросить самих участников. Кроме Суханова, увы.
– Да уж больно прытко оба пошли в гору, – рассуждал Муравьев. – К Дашкову и не подобраться с расспросами: тайный советник, товарищ министра юстиции, позволяет себе критиковать указы самого государя Николая Павловича… А Воробьёв на допросе бесполезен, он и вовсе ничего мог не ведать: рисовал, что приказывали, без лишних вопросов. Сын простого солдата, талантливый, исполнительный, точный в мелочах, но недалёкий – такой не даст волю языку, даже если чего и узнает. И он тоже, учти: поехал академиком, вернулся – сделался профессором. Что же, поверю я разве, что Анну жаловали ему за этюды средиземноморских закатов? – Он затребовал пузатый фарфоровый кальян с двумя чубуками, и вскоре я присоединился к нему в попыхиваниях ароматной патокой. – Но и сам Дашков мог понимать только краешек настоящей задачи. И исполнил он нечто, об истинной сущности чего не ведал. А я по глупости упустил свести короткое знакомство с ними: представь себе, в эту войну оба они тоже состояли при главной квартире действующей армии. Мы виделись, но мельком. И вот какая ещё странность: после своих кратких и весьма неполных статей Дашков уж ничего более в том жанре не сочинял, став на стезю государственной деятельности. И это несмотря на громадный интерес образованной публики и благожелательные отзывы коллег по цеху его очеркам о русских поклонниках в Иерусалиме. А и ловко ты, брат, связал их с Арсением. Надо же, до чего остро… И тогда и нынче образованные поклонники якобы едут чертить Храм, но там и здесь доклады прямо намекают на разведку крепостей… Лично мне эти статьи напоминают… пожалуй – отчёт! Но написанный не просто так, а как особый знак кому-то на Западе или Востоке. Отчёт, полный ложных следов тем, кто не ведает, а лишь подозревает – и намёк для тех, кто знает или кто их послал.
Я с недоумением следил за его выводами, спросив после, почему его так взволновали все эти факты – небезынтересные, но до крайности малозначительные в сравнении с недавней победой и делом Греции? Он убавил пыл, видимо, сожалея, что так горячился, а я вновь заподозрил, что и сам он далеко не всё понимал в целях своего задания, раз обратился к предшественникам.
Открыв книжицу, он изящным миниатюрным карандашом что-то спешно писал в ней. На мой вопрос он признался, что мысль о Суханове ему до того понравилась, что он поставил себе задание подробнее исследовать всё русские паломничества в Святую Землю. Вот так, ни много ни мало – всё. Я чуть не подскочил, а он спокойно продолжал рассуждать. Чтобы тяжёлый труд не пропал даром, его он вознамерился опубликовать в третьем издании своей книги.
– Ах, в третьем! – завидуя чудовищной его самоуверенности, воскликнул я. – Может, хотя бы – во втором?
– В третьем, – равнодушно поправил он, – чтобы не задерживать первое, уже почти готовое, и второе, кое выйдет спустя год после распродажи первого, ведь архивы, друг мой, придётся обыскать от времён самого игумена Даниила, что ходил в Иерусалим ещё при крестоносном короле Балдуине. «Хорошо – не со времён пророка Даниила!» – едва не вспылил я в бессильной злобе. С такой-то прытью он и третье издание опубликует ещё до того, как я доберусь до Яффы.
– Ты кого-то подозреваешь в вековых кознях? Кто это? – спросил я, упражняясь в хладнокровии. – Кроме Агасфера?