– Ваше величество, Аурин подобен клинку, что томится в пыльных ножнах, не окропленный свежей кровью. Он жаждет покрыть свое имя неувядаемой славой.
– Ты забываешься, дерзкий чародей! По-твоему, юноша, в жилах которого течет императорская кровь, лишен величия, принадлежащего ему по праву родства?!
– Смиренно прошу простить меня, мой государь! Аурин – достойный сын своего царственного родителя и потому желает подвигов, дабы славными делами подтвердить священное право наследия и своими триумфами пробудить восторг в сердцах вельмож и простолюдинов.
– Он – и его честолюбивый друг, Феррин, – задумчиво произнес Сильван.
– Феррин всецело предан своему господину и честолюбив в меру. Вам, государь, с таким же честолюбием служили друзья и полководцы…
– И чародеи…
– Ваше величество!
– И все же мы неповинны в бесславной немощи былых врагов…
– О государь, их пораженье – дело ваших рук!
– Змеи сперва пленяют лестью, а потом вонзают жало. Что ж, я стерплю укус змеиный, чародей!
– Мой повелитель, в Терим-Пеле смута гложет имперские устои, будто крысы подтачивают основанье дома. Позвольте мне напомнить о ворах…
– О всевышние боги! В битвах твои заклятья колдовские противника безжалостно косили, как спелые колосья в пору жатвы! Твое искусство молнию и гром с небес призвало, дабы поразить врагов! Так почему сейчас ты убоялся проделок жалких и затей убогих презренных проходимцев? И нас страшишь без меры для чего?
– Нет, мой государь, я не страшу, а лишь предупреждаю, что смута, как любой недуг заразный, распространяется быстрей пожара на сухостое. Мои осведомители доносят о великой рати воров, о дерзновенных преступлениях и о глумлении над царственным престолом.
– Все воры попирают закон, на то они и воры. Твои нелепые разоблаченья стары как мир.
– Мой повелитель, в сумрачных подземельях блистательного Терим-Пеля воры основали свою державу и избрали в ней мнимого государя!
– Наверняка забавы глупой ради. Нашего царственного внимания эти ребяческие шалости не заслуживают – слишком много чести.
– Ваше величество, ежели вы позволите простолюдинам безнаказанно глумиться над властью, то это послужит дурным примером для знатных господ. Я вполне допускаю, что вы вольны…
– Ты допускаешь?!
– Прошу прощения, мой государь, я оговорился. Но умоляю, внемлите моему смиренному искреннему совету. Несомненно, по сути своей эти дерзостные поползновения ничтожны, но ради благоденствия империи, завоеванного дорогой ценой, истребите их в зародыше, пока они, разрастаясь, не обуяли тех, чей мятежный дух способен восстать против вас.
– По-твоему, чародей, если немедленно не уничтожить мелких воришек, то впоследствии придется воевать с вельможами? И кто же этот мнимый государь, от которого исходит угроза нашему престолу? И как он приобрел такую власть, что твои люди не в силах с ним справиться?
– Мой повелитель, это женщина. Она славится неукротимым нравом и хитроумием, а ее подданные величают ее Царицей Сумерек. Я не раз подсылал к ней своих людей, однако никому не под силу с ней сладить. Вот и вчера в городе обнаружили труп одного из моих лазутчиков, дерзко оставленный у всех на виду, нам в назидание.
– А как же колдовские чары? – спросил Сильван и выдержал многозначительную паузу. – Неужели и они бессильны? Неужто по нашему повелению неумолимые студеные ветра твоих колдовских заклятий не разметают ее прах во все концы империи?
– По вашему повелению, государь, – неохотно признал Джасмер, – мои заклятия мгновенно насмерть поразят ее. Однако этим я убью счастливый случай.
– И каков же твой смиренный искренний совет?
– Пусть вашу волю исполнят Аурин с Феррином. Их облик преступникам неведом. Пусть они отыщут путь в логово воришек, войдут в доверие к этой злодейке, а затем суд праведный свершат.
– Смертельный хлад еще не обуял труп твоего лазутчика, а ты уж сына нашего намерен подослать к врагам жестокосердным?
– Мой повелитель, доблесть Аурина себе не знает равных. Он любым оружием владеет в совершенстве, а Феррин и вовсе несокрушим, как тот металл, в честь коего он назван. Вдобавок от всяких бед наследника престола уберегут заклятья колдовские, хотя о них ему мы не расскажем. Клянусь, для Аурина вертеп разбойный будет не страшнее дворцовой опочивальни. Зато свершит он подвиг благородный и славой облечет себя навек!
– Какая странная причуда: императорского сына сделать наемным убийцей…
– Тем самым доказать, что лев младой не только силой славен, но и острым умом блистает, и кощунственных надругательств над честью и достоинством не допустит.
– По-твоему, Аурин на это согласится? – негромко спросил Сильван.
– Он горит желанием испробовать свои силы, государь. И боги в своей милости даровали нам подходящий случай. Нет, Аурин не откажется.
– Ты, Каламакс, искуснейший из наших чародеев, мудрец наипервейший и советник ревностный и верный. За службу добрую тебе мы благодарны, но знай заранее – коль Аурина не убережешь, то злую участь с ним разделишь и в силах колдовских спасенья не найдешь.
– О государь, когда б мой замысел неверен был, я с жизнью сам расстался бы охотно.
– Тогда готовь защитные заклятья и приведи к нам Аурина с Феррином.
Локк выступил из-за колонн. Западные галереи театра скрывались за масками теней, но беспощадные лучи полуденного солнца заливали подмостки жаром. Алондо вышел с противоположной стороны сцены и встретил Локка посредине, перед Джасмером и Сильваном. Репетиция продолжалась.
День за днем, действие за действием, на сцене разворачивалась трагедия, в которой своевластные боги управляли жизнью Салерия II и его придворных. Джасмер Монкрейн, придавая спектаклю нужную, ему одному ведомую форму, то забегал вперед, то возвращался в прошлое, менял роли и актеров, место действия и обстановку, ко всеобщему недовольству, заставлял бесконечно повторять одно и то же и наконец, удовлетворенный достигнутым, объявил, что пора наносить последние штрихи.
Для Локка дни слились в бесконечную полосу раздражения. Булидаци неотступно следовал по пятам за Сабетой, а Локку приходилось играть роль, не приносившую ему ни малейшего удовлетворения. Впрочем, актерское мастерство оказалось весьма схожим с лицедейством, которому Благородных Каналий учил Цеппи. Сложись обстоятельства иначе, Локк с удовольствием осваивал бы новое искусство, но теперь, глядя, как Алондо берет Сабету за руку, или приобнимает ее за плечи, или сливается с ней в притворном поцелуе, он накрепко затвердил лишь одно: для тех, кто несчастен, время ползет медленнее улитки.
– Лукацо, вы не в духе, – негромко заметил Булидаци однажды вечером, когда утомленные актеры возвращались домой; барон, хоть и старательно изображал простолюдина, предпочитал ездить верхом. Вот и сейчас он спешился и, ведя коня в поводу, пошел рядом с Локком. – Сегодня вы свои реплики перепутали… В чем дело?