Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Михайлович Сергеев cтр.№ 107

Превращение либерального национализма во влиятельное направление общественной мысли неразрывно связано с именем его признанного вождя П. Б. Струве, для которого национализм являлся «одним из незыблемых столпов его интеллектуальной биографии, можно сказать, ее константой, тогда как в отношении остального его политическая и социальная точки зрения постепенно менялись. Великая, полнокровная, культурная русская нация была для него… главной целью всей его общественной деятельности» (Р. Пайпс). По Струве, без «признания прав человека… национализм есть либо пустое слово, либо грубый обман или самообман». С другой стороны, и либерализм «для того, чтобы быть сильным, не может не быть национальным». Струве снимает противоречие, возникшее во второй половине XIX в., между русским европеизмом и русским национализмом в своей знаменитой и только внешне парадоксальной формуле: «Я западник и потому – националист». Единомышленник Петра Бернгардовича В. С. Голубев доказывал, что «бессилие „русского освободительного движения“» происходит прежде всего из-за его «бесплодной космополитической идеологии», что сама успешность борьбы за «европейские формы государственности» в России «во многом зависит от силы нашего национального самосознания».

Струве отстаивал «открытый», «прозелитический» национализм англосаксонского типа, втягивающий в орбиту русской культуры другие народы империи (кроме поляков и финнов, ассимиляция которых «немыслима»), в сочетании с их юридическим равноправием это, по его мнению, могло бы стать решением национального вопроса в России. В то же время он не уставал подчеркивать, что Российская империя «есть государство национальное» за счет своего русского «национального ядра». Петр Бернгардович пропагандировал активную внешнюю политику во имя «политического и культурного преобладания России на всем так называемом Ближнем Востоке», прежде всего на Балканах. К 1917 г. «струвизм» числил в своих рядах немало талантливых пропагандистов, как именитых (А. С. Изгоев, С. А. Котляревский, А. Л. Погодин), так и начинающих (В. Н. Муравьев, Д. Д. Муретов, П. Н. Савицкий, Н. В. Устрялов), в его распоряжении находился один из лучших журналов того времени «Русская мысль», в 1910–1917 гг. возглавляемый самим Струве. Другим важнейшим печатным органом национал-либералов была газета «Утро России», финансируемая капиталистами-старообрядцами П. П. Рябушинским и А. И. Коноваловым, где, в частности, выделялись статьи публициста В. Г. Тардова.

Нововременский национализм, чьим главным выразителем являлся М. О. Меньшиков, по внешности имел много общего с национал-либерализмом. То же утверждение текучести жизни этноса, которая предопределяет неизбежность отмирания старых и возникновения новых общественных форм, то же требование участия всей нации в государственных делах, то же западничество… Но при этом Меньшиков был биологическим детерминистом и социал-дарвинистом с сильной примесью ницшеанства. Отсюда и вытекают основные противоречия между ним и «этическим идеалистом», опиравшимся на наследие Канта и Фихте, Струве: для Петра Бернгардовича главная ценность – благо отдельной личности, для Михаила Осиповича – благо этноса как биологического организма; первому либеральный строй важен как осуществление высшего нравственного принципа равноценности всех людей, второму – как средство «отбора» новой аристократии, устанавливающей законы для «ленивого, мечтательного, тупого, простого народа»; с точки зрения духовного вождя национал-либералов национальность определяется принадлежностью к той или иной культуре, по мнению ведущего публициста «Нового времени» – к той или иной «расе», «крови», «породе» (биологизаторскую трактовку нации развивал и другой идеолог ВНС П. И. Ковалевский); если лидер правых кадетов призывал к утверждению юридического равноправия всех народов Российской империи, то идейный рупор Всероссийского национального союза считал инородцев врагами России и потому протестовал против их присутствия в Думе…

Короче говоря, «либерализм» Меньшикова носил ярко выраженный антидемократический и этнократический характер и, в сущности, был предельно далек от струвевского социал-либерализма, да и от классического либерализма тоже. Но от традиционалистских правых Меньшиков был еще дальше, неоднократно подчеркивая, что для него высшей ценностью в уваровской триаде является ее третий элемент – народность/ нация. В отличие от них он не боялся прославлять «национальный эгоизм»: «Апостолы мелких национальностей не стыдятся выражения „эгоизм“. Мне кажется, и русскому национализму не следует чураться этого понятия. Да, эгоизм. Что ж в нем удивительного или ужасного? Из всех народов на свете русскому, наиболее мягкосердечному, пора заразиться некоторой дозой здравого эгоизма. Пора с совершенной твердостью установить, что мы не космополиты, не альтруисты, не „святые последних дней“, а такой же народ, как и все остальные, желающие жить на белом свете прежде всего для самих себя и для собственного потомства… Суть национализма составляет благородный эгоизм, сознательный и трезвый, отстаиваемый как душа, как совесть».

Меньшиков продолжал и развивал традиционную для «Нового времени» тему необходимости подъема великорусского центра страны: «Расширяясь без конца, страна тратит капитал; развиваясь внутрь, она накапливает его, и, может быть, все беды России в том, что она все еще не начала настоящего периода накопления. Завоевывая огромные пространства, мы до сих пор оттягивали от центра национальные силы. Пора возвращаться назад, пора вносить в свою родину больше, чем мы вынимаем из нее, пора собирать землю Русскую из-под навалившихся на нее инородных грузов. Я вовсе не настаиваю на автономии окраин – я настаиваю на автономии русского центра от окраин. Я уверен, что только тогда мы разовьем наше национальное могущество, когда восстановим нарушенное единство, когда отбросим примеси, отказывающиеся войти в нашу плоть и кровь. Кроме народов-победителей, страдающих несварением желудка, мы знаем народы, гибнущие от этой болезни; пренебрегать этими уроками истории мы, националисты, не вправе». От тех окраин, которые невозможно «обрусить» (например, от Польши), Меньшиков предлагал в перспективе отказаться. Главным и прямо-таки онтологическим врагом «русского возрождения» Михаил Осипович считал евреев, беспрестанно и виртуозно обличая в своей публицистике их злокозненность в самых разных сферах российской жизни.

Национальная идея в разных ее вариациях становится главенствующей в творчестве многих «властителей дум»: в поэзии Александра Блока и Андрея Белого, в философских трудах Николая Бердяева и Сергея Булгакова, в живописи Михаила Нестерова… Отдельные смельчаки из оппозиционной русской интеллигенции ставили на обсуждение табуированные прежде для нее проблемы. Струве выступил с резкой критикой украинского «культурного сепаратизма». Он же высказался о законности для русской интеллигенции особых русских интересов и чувств: «Я и всякий другой русский, мы имеем право на эти чувства, право на наше национальное лицо. Чем яснее это будет понято и нами, русскими, и представителями нерусских национальностей, тем меньше в будущем предстоит недоразумений».

Андрей Белый в 1910 г. опубликовал в журнале «Весы», редактируемом В. Я. Брюсовым, статью «Штемпелеванная культура», протестующую против еврейского диктата в литературе и искусстве: «…вы посмотрите списки сотрудников газет и журналов России; кто музыкальные, литературные критики этих журналов? Вы увидите почти сплошь имена евреев; среди критиков этих есть талантливые и чуткие люди; есть немногие среди них, которые понимают задачи национальной культуры, быть может, и глубже русских; но то – исключение. Общая масса еврейских критиков совершенно чужда русскому искусству, пишет на жаргоне „эсперанто“ и терроризирует всякую попытку углубить и обогатить русский язык. Если принять, что это все „законодатели вкусов“ в разных слоях общества, то становится страшно за судьбы родного искусства. То же и с издательствами: все крупные литературно-коммерческие предприятия России (…) или принадлежат евреям, или ими дирижируются; вырастает экономическая зависимость писателя от издателя, и вот – морально покупается за писателем писатель, за критиком критик. Власть „штемпеля“ нависает над творчеством: национальное творчество трусливо прячется по углам; фальсификация шествует победоносно. И эта зависимость писателя от еврейской или юдаизированной критики строго замалчивается: еврей-издатель, с одной стороны, грозит голодом писателю; с другой стороны – еврейский критик грозит опозорить того, кто поднимет голос в защиту права русской литературы быть русской и только русской… Равноправием должны доказать мы евреям, что они не дурной народ, и в их стремлении к равноправию мы с ними. И протестом против их гегемонии во всех областях культурного руководительства должны подчеркнуть мы, что они народ иной, чуждый задачам русской культуры; в их стремлении к равному с нами пониманию скрытых возможностей русского народа мы безусловно против них».