– Что же это вы, Прасковья Никитична, такое творите?
Зачем наговариваете?
Тут старуха принялась причитать:
– Ох, не знаю, может, и не ты это шумишь. Да только вот
я никак уснуть не могу, цельную ночь ворочаюсь с боку на бок. То голова у меня
болит, то в груди ломит. Думаю, что все это от плохого питания. Пенсия-то ведь
у меня крошечная, вся на оплату квартиры уходит. Знаешь что, займи-ка мне
пятьсот рублей, а? Через неделю отдам.
Тамара, не ожидавшая подобного поворота, с чистым сердцем
вытащила кошелек и протянула бабульке купюру:
– Конечно, берите, поправляйтесь.
Через неделю соседка уже сама пришла к Томке:
– Не могу пока долг отдать. Видишь, совсем разболелась,
еле ноги передвигаю. Ты вот что, дай-ка мне еще пятьсот рублей, я тебе тогда
уже сразу тысячу отдам.
Подруга поморщилась, но деньги дала.
А еще через неделю Прасковья Никитична деловито выложила
Томусе:
– Вон, в соседнем подъезде Ленка живет, тоже, как ты, в
банке работает. Так она своей соседке Олимпиаде Львовне и телевизор новый
справила, и путевку в санаторий купила, и с каждым праздником ее поздравляет. А
у меня, между прочим, трудового стажа на целых десять лет больше, чем у
Олимпиадки! Ко мне, значится, и уважения больше должно быть!
– Я что-то не пойму, вы на что намекаете? –
осторожно спросила Томка.
– Я об уважении к пожилому человеку толкую! –
взъярилась соседка. – Вы вот, нынешняя молодежь, деньги лопатой огребаете,
а сами того не знаете, как тяжело нам трудовая копеечка доставалась! А мы,
между прочим, ради вашего светлого будущего все жилы надорвали, вы нам по гроб
жизни должны быть обязаны! – Старуха выдержала длинную мхатовскую паузу и
вынесла вердикт: – Пятьсот рублей в неделю – от этого ты не обеднеешь. Ну и
конечно, демисезонное пальто мне надо новое справить, шапку норковую, зимние
сапоги не помешают…
Подруга сначала растерялась от подобной наглости, но потом
твердо сказала вымогательнице:
– Не знаю, с чего вы решили, будто я деньги лопатой
огребаю. Но даже если бы это было и так, вы – последняя, кому мне придет в
голову давать такие суммы. Да и с какой стати? Я помогаю родителям, бабушке,
племянникам. Так что на мою зарплату не рассчитывайте. И кстати, не забудьте
вернуть тысячу рублей, которую брали в долг.
– Ах так? – прошипела старая карга. – Ну, ты
еще пожалеешь!
С этого дня жизнь Томуськи превратилась в ад. Прасковья Никитична
забросала участкового заявлениями, в которых с неистощимой фантазией
расписывала злостную хулиганку Тамару. Дескать, ночью девчонка никакого покоя
не дает своими гулянками с пьяными песнями под гитару. Днем она оскорбляет
беспомощную пенсионерку нецензурными словами. И в любое время суток выставляет
мусорное ведро с ядовитой краской под соседскую дверь, чтобы окончательно
отравить и без того безрадостное старушечье существование. Кстати, около
квартиры старой карги действительно появилось какое-то вонючее ведро. Видимо,
она сама же и притащила его с помойки, чтобы сделать свое вранье более
убедительным.
Участковый при очередной встрече с Томуськой отводил глаза,
но ничего поделать с кляузницей не мог. Тома тоже не могла – ну не драться же с
семидесятилетней женщиной, в самом деле! А Прасковья Никитична, почувствовав
свою безнаказанность, совсем раздухарилась. Раздобыв каким-то образом телефон
банка, где работала Тома, она принялась названивать туда. Высоким дребезжащим
голоском старуха рассказывала про Тамару разные пакости, нимало не заботясь о
том, с кем она говорит – с операционисткой или с президентом банка. По банку
поползли слухи, опровергать которые у Томуськи не было ни моральных, ни
физических сил.
Рассказывая мне эту историю, подруга чуть не плакала:
– Ну что мне делать? Прямо старушечий рэкет какой-то!
Может быть, платить этой вымогательнице? В конце концов, так я лишусь всего
лишь двух тысяч рублей в месяц, а не всей зарплаты. Меня же скоро уволят!
– Ни в коем случае! – возмутилась я. – И вообще,
чего ты так долго терпела? Надо было раньше мне все рассказать. Давно бы уже
освободилась от старухи.
И я повела Томуську к Вовке. Выслушав ее горестный рассказ,
он кивнул:
– Так, расклад ясен. Вы как хотите – с рукоприкладством
или без?
– Конечно, без, – испугалась Томуся.
– Успокойся, это он так шутит, – объяснила
я. – Слушай сюда, Качалов. Твоя сверхзадача такая: приехать, поговорить со
старухой словами из твоих ролей, поблестеть золотой цепью и уехать. В процессе
разговора надо дать понять, что ты Томкин любовник, который за нее в случае
чего и замочить сможет. Сделаешь?
И Вовка сделал. Он отправился к Прасковье Никитичне сразу же
после съемок – в гриме, наколках, на казенном черном джипе. Что конкретно он
сказал божьему одуванчику, осталось для нас тайной. Да это, в общем, и не
важно. Важен результат, а он не замедлил сказаться.
Тем же вечером в дверь Томуськи робко поскреблись. Она пошла
открывать – и замерла на пороге. За дверью стояла Прасковья Никитична и
заискивающе улыбалась. В руках она держала тарелку с блинами.
– Вот, соседушка, испекла блинков и принесла тебе
отведать. Все-таки Масленица на дворе!
Тамарка, грешным делом решившая, что старуха хочет ее
отравить, стала поспешно закрывать дверь:
– Спасибо, мне не надо.
– Да ты не серчай на меня. – Прасковья Никитична
умудрилась протиснуться в щель и теперь стояла в тесном коридоре. – Мало
ли что между соседями бывает. Вон Ленка-то из соседнего подъезда уговорила
Олимпиаду Львовну переписать квартиру на себя, а потом взяла и сдала бабку в
сумасшедший дом. Теперь под следствием за мошенничество. А ты разве же на такое
пойдешь?
«Я-то не пойду, да вот ты больно прыткая», – угрюмо
подумала Томка. Словно прочитав ее мысли, соседка смущенно проговорила:
– Ну, кто старое помянет, тому глаз вон. Ставь, что ли,
чайник, а то блинки совсем остынут…
С тех пор Прасковья Никитична стала как шелковая. Оно и
понятно – даже в ее возрасте не хочется принять смерть от руки отморозка на
черном джипе. Правда, тысячу рублей Томуське она так до сих пор и не вернула.
Ну, да не все же сразу.
После случая с Тамарой спрос на Вовку среди моих подруг
вырос необычайно. С его помощью можно было легко уладить самые различные дела:
отвадить неугодного кавалера, приструнить сексуально озабоченного начальника,
да и просто перевезти с дачи мешки с картошкой. Другая на месте Вовкиной жены
Веры уже давно поставила бы вопрос ребром: «Или я, или эти девицы, что вечно
вертятся вокруг тебя со своими просьбами». Но Веруня лишь снисходительно
поглядывает на мужа и ваяет на двухконфорочной плите настоящие шедевры
кулинарного искусства.
– Слушай, пойдем к нам! – пригласил Вовка. –
Верка такой борщ наварила – закачаешься! А то ты, мать, что-то вроде как
отощала, смотреть страшно.