Черный русский. История одной судьбы Уцененный товар (№1) - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Александров cтр.№ 23

Несмотря на Октябрьский манифест, который должен был успокоить страну, революционный подъем усиливался. Самый большой разгул насилия был в Москве – она превзошла в этом даже Санкт-Петербург. Вечером 8 декабря 1905 года случилась так называемая «осада» театра «Аквариум». Более шести тысяч человек собрались тогда, чтобы принять участие в большом митинге и послушать ораторов в театре, который был популярным местом собраний, поскольку находился недалеко от промышленного района, где работали и жили многие из самых воинственных революционеров. Военные и полиция окружили здание и прилегающий парк, но завершилась осада относительно мирно.

На следующий день дела пошли хуже. На Страстной площади (ныне – Пушкинская), ближе к центру города и в пятнадцати минутах ходьбы от «Аквариума», толпа мирных демонстрантов нечаянно спровоцировала подразделение драгунов, которые поддались панике и ответили несколькими артиллерийскими выстрелами по гражданским. Многие москвичи, прежде не питавшие какой бы то ни было симпатии к революционерам, были потрясены и разгневаны. Люди стали строить уличные баррикады из всего, что было под рукой: изгородей, дверей, телеграфных столбов, железных ворот, трамвайных вагонов, афиш. «Аквариум» находился в центре событий: баррикады росли у самого его входа. Стычки между революционерами и войсками вспыхивали по всему городу. Американский посол в Санкт-Петербурге Джордж фон Ленгерке Майер направил в Вашингтон зашифрованную телеграмму: «Русская нация, похоже, временно обезумела; правительство практически не в силах восстановить законность и порядок в стране; в ведомствах – кто в лес, кто по дрова; к тому же все парализовано из-за почтовой и телеграфной стачки. Кажется, только социалисты хорошо организованы и устраивают стачки где и когда захотят».

Самое серьезное противостояние в Москве произошло в районе Пресни, сразу за Садовым кольцом, в получасе ходьбы от того места, где жил Фредерик с семьей. 18 декабря власти наконец подавили бунт. Около 700 революционеров и гражданских погибли, еще две тысячи были ранены. Потери полиции и армии составили 70 человек. Эти цифры были намного ниже, чем те, которые вначале приводила иностранная пресса, но более чем достаточны, чтобы объяснить как чувство ужаса за рубежом, так и отчаяние и возмущение внутри страны.

Последствия случившегося в те дни растянулись на годы. В 1906 году социалистами-революционерами были убиты 1400 официальных лиц и стражей порядка, а также множество невинных людей. В 1907-м их число достигло трех тысяч. В следующем году были убиты еще 1800 человек. Коса делала взмахи и в другую сторону – за тот же период царский режим арестовал и казнил несколько тысяч террористов и революционеров. Но все это покажется крохотным ручейком в сравнении с потоками крови, хлынувшими с приходом к власти большевиков в 1917 году.

Что происходило с Фредериком и его семьей в эти дни хаоса и переполоха в Москве – если они были там? Как и сотни тысяч других жителей города, они, вероятно, прятались бо́льшую часть времени дома, подальше от окон, выбираясь только для того, чтобы найти работающий продовольственный магазин или узнать, что люди говорят о происходящем.

Но может быть и так, что они почти или совсем не застали всего этого. 26 декабря 1905 года американский посол в Санкт-Петербурге послал государственному секретарю доклад о положении американских граждан в столице и в Москве, к которому приложил список всех известных лиц, проживавших в обоих городах. Общее число на удивление невелико – всего 73 человека в Санкт-Петербурге и 104 в Москве. Московская часть списка была составлена консулом Смитом; Фредерика и его семьи в нем не было. Вне всякого сомнения, Смит знал Фредерика и Хедвиг: он видел их по меньшей мере дважды, когда подписывал их заявления на паспорт в мае 1901 года, и еще раз совсем недавно, в июле 1904-го.

Есть основания полагать, что Фредерика все же не было в Москве во время Русско-японской войны и революции 1905 года, а именно – где-то между ноябрем 1904-го и сентябрем 1906-го. Более чем через десять лет сам он пояснял это американским дипломатам так: «В 1905 году, когда началась Русско-японская война, я направлялся в Сан-Франциско и остановился на Филиппинских островах, в Маниле. Я сопровождал русского дворянина в качестве переводчика». Более подробный вариант той же истории он рассказывал и одному американскому туристу.

Было ли это правдой или вымыслом? Если Фредерик пытался убедить дипломатов, что он американец, преданный родине, хотя и прожил двадцать пять лет за границей, то зачем ему было придумывать несостоявшуюся поездку в Сан-Франциско с остановкой на Филиппинах (незадолго до того ставших американской колонией)? Есть и кое-что, указывающее в противоположную сторону. У Фредерика были – через жену – родственные связи в Берлине. Возможно, что он на время уехал туда, чтобы переждать беспорядки в Москве; возможно также, что он поехал туда с целью открыть ресторан. Но после Первой мировой войны, из которой Германия вышла побежденной и всеми осужденной, не в интересах Фредерика было признавать какую-либо связь с этой страной, особенно имея дело с американскими чиновниками. Судя по имеющимся отрывочным свидетельствам, Берлин – все же более вероятный вариант.

* * *

Хотя «Аквариум» и не понес большого ущерба, Омон был напуган насилием и разгромом, которые он наблюдал во время революции. Сказалась в конце концов и его манера вести дела, потакая собственным прихотям, и к началу 1907 года над ним нависла угроза банкротства. Омон бежал во Францию (прихватив с собой деньги своих работников), и для «Аквариума» на несколько лет наступили тяжелые времена.

Фредерику была нужна новая работа – и та, что он получил, обозначила его вхождение в высший разряд его профессии. Среди многих прославленных ресторанов Москвы один особенно выделялся благодаря своему возрасту – он был открыт в начале XIX века – и своей известности. Ресторан «Яр» считался многими знатоками лучшим в России и одним из лучших во всей Европе. Официанты мечтали в нем работать – не только из-за его престижа, но и из-за щедрости многих знаменитых и богатых его гостей. То, что Фредерик стал там метрдотелем, – по-видимому, в 1908 году, если не раньше – свидетельствует о том, сколь многого он добился в России. К тому времени он, очевидно, уже развил бойкое, пусть часто и небезупречное грамматически, владение разговорным русским. Французский, которым Фредерик также владел, мог быть полезен ему при общении с некоторыми клиентами, но с большинством других клиентов, равно как и с начальством и сотрудниками по ресторану он должен был уметь легко вести беседу по-русски.

«Яр» находился на северо-западном краю Москвы. Для того чтобы быть ближе к работе, Фредерик перевез семью из тихого Чухинского переулка в дом 18 на Петербургском шоссе, которое было главной дорогой в столицу, находившуюся в 350 милях к северо-западу. Хотя и отстоявший от центра города на две мили дальше, чем прежний дом Фредерика у «Аквариума», «Яр» имел выгодное расположение с точки зрения привлечения клиентов. Прямо через шоссе, на краю Ходынского поля (где во время празднования коронации Николая II в 1896 года больше тысячи человек были задавлены насмерть – эта трагедия была многими воспринята как дурной знак для его правления) находились московский ипподром и аэропорт Московского общества воздухоплавания. В первые годы XX века самолеты были новым повальным увлечением в России, как и повсюду в мире. Первый самолет москвичи увидели 15 сентября 1909 года, когда французский авиатор Леганье продемонстрировал на Ходынском поле свой биплан «Вуазен». Тысячи людей, затаив дыхание, наблюдали за ним, и еще больше зрителей собиралось на последующие демонстрации воздушной акробатики. «Яр» был рад предоставить шампанское и другие напитки, чтобы гости могли отпраздновать успешное выполнение головокружительных трюков хрупких летательных аппаратов, равно как и почтить память жертв их ужасных крушений.