Венецианский бархат - читать онлайн книгу. Автор: Мишель Ловрик cтр.№ 95

Но я ошибалась. Кот все-таки отыскал ее; я застукала его как раз в тот момент, когда он выуживал ее из ящика. Тогда я поняла, что мне требуется убежище понадежнее, и сразу же подумала о самом нелюбимом и мало посещаемом месте нашего дома. Разумеется, им оказалась комната, в которую муж поставил бюро из Ca’ Dario.

– Чего уж проще, – с горечью сказала я, – нужно собрать все плохие вещи вместе, чтобы я могла закрыть дверь и забыть о них.

Поэтому я завернула восковую женщину в чистую тряпицу и уронила ее в щель между стеной и задней поверхностью бюро.

Мне показалось, что проклятая деревяшка даже подвинулась чуточку, чтобы дать место фигурке.

– Вот так! – сказала я, развернулась и вышла вон.

Она знала, что это как-то связано с той частью тела, которая находится у мужчин между ног. Той самой, которую она видела, когда помогала обмывать и облачать трупы. Она сама отгибала эти маленькие рыльца в сторону, в то время как другие монахини, постарше, обмывали мягкие и еще более уродливые части, что располагались ниже, поросшие мехом. Она старательно отворачивалась, поглядывая на это маленькое уродство уголком глаза, но потом еще долгие дни ощущала его влажную тяжесть на своих руках.

У мертвых это был всего лишь усохший член, крошечный хрящик. Но Джентилия не была полной дурой и знала, что у живых он лишь таится в засаде, прикидываясь невинной овечкой в ожидании момента, когда можно будет явить свою звериную сущность. Ту самую, что порождала детские трупики, прыгающие на волнах в лагуне, те, для которых она шила погребальные саваны.

Она уже придумала целую теорию о том, что в своем прелюбодейском состоянии маленький хрящик обретает множество голов, похожих на желуди. Каждая такая головка сбрасывает с себя шлем и отращивает глаз. У голубоглазых мужчин в их желудях вырастают голубые глазки, у кареглазых – карие. И всеми этими глазками желуди смотрят на женщин так, как смотрят на них мужчины на улице, только в сто раз хуже.

Тем временем, думала Джентилия, волосы вокруг этих частей тела начинают топорщиться и встают дыбом, подобно круглому кружевному воротнику. Они нужны для того, чтобы защитить эти маленькие глазки, подобно ресницам, и чтобы изобразить ухаживание: они топорщатся, словно перья на груди у влюбленных голубей, за которыми она наблюдала всю жизнь.

В представлении Джентилии женщина, завидев этот воротник и многочисленные глазки, считает себя обязанной разоблачиться, причем снять следует даже нижнюю сорочку. Она должна предстать обнаженной перед всеми этими глазками, которые при виде ее бледных грудей и живота постараются раскрыться как можно шире. Сами же хрящики начнут раскачиваться взад и вперед, как хвосты у рассерженных котов. А бедная женщина вдруг понимает, что бедра ее раздвигаются в стороны, и свести их вместе она не может, как ни старается. Соски ее тоже раскрываются, подобно маленьким бутонам, расцветая, словно желуди на мужском органе. Ее цветы – розового и красного цвета, а внутри них тоже появляются маленькие глазки. Она должна взглянуть мужчине в лицо, чтобы понять, что делать дальше, а он, словно отец-исповедник, отпускающий грехи, сам выберет, какого совокупления она заслуживает.

После этого воображение отказывалось служить Джентилии, и дальнейшее она представляла себе весьма смутно, потому что в ушах у нее начинал звучать голос Бруно и мысленно она видела его распускающиеся, как бутоны, части тела. И ребенок, который зародится в ней, тоже будет от Бруно.

А еще она знала, что должна быть очень осторожной, чтобы не простудиться после зачатия ребенка, потому что если она начнет чихать, то ребеночек вылетит через нос.

После признания Бруно мысли Джентилии сердито бежали по кругу. «Сосия вынудила его совершить святотатство, связавшись с еврейкой. А какое преступление совершил бы Бруно со мной? Я – невеста Христа, монахиня. Тогда, получается, он наставил бы рога самому Господу. Кроме того, мы совершили бы инцест. А если Господь – отец, то Бруно был бы виновен в совокуплении с женой своего отца…»

Нет, нужно было все хорошенько обдумать, но тут пришло время облачаться в легкую накидку серого цвета, который так шел ее глазам, и вновь отправляться в Венецию. У нее было дело ко львам на углу, этим каменным мордам, в распахнутые пасти которых почтенные горожане опускали письменные доносы на тех, кто совершал нечестивые поступки.

Эти каменные львы были разбросаны по всему городу, и их пасти были достаточно широкими, чтобы в них пролез сложенный вдвое лист пергамента. Джентилия всегда писала свои письма так, чтобы они легко и быстро проваливались внутрь, ведь никому не хочется, чтобы его застукали в момент, когда он проталкивает обвинение в отвратительное отверстие.

Джентилия знала, что все анонимные письма, такие, как ее собственное, официально сжигаются. Но ей было известно и то, что количество и разнообразие писем, которые она отправляла вот уже несколько месяцев подряд, не могут остаться незамеченными и что кто-нибудь уже занес имя Сосии в реестр на своем казенном столе.

В последнее время она подумывала о том, чтобы поставить свою подпись под этими письмами, указав и свое имя, хорошее, честное имя из достойной семьи, члены которой не совершали преступлений и не страдали умственными расстройствами в прошлом. А еще она подумывала о том, чтобы убедить двух старых монахинь, с которыми долгими вечерами лущила горох, засвидетельствовать ее разоблачение, отчего оно обретет особую ценность в глазах инквизиторов. Ей не придется марать чистоту или душевное спокойствие сестры Нанны и сестры Элизабеты, объясняя им подробно природу документа, который они подпишут. Ей достаточно сказать им, что она хочет предложить монастырю Сант-Анджело усыновлять больше детишек, которые сейчас все отправлялись в город. Старушки, обожавшие качать детей на своих острых худых коленках, будут счастливы поддержать ее предложение об увеличении числа детей в Сант-Анджело ди Конторта и без раздумий поставят свои дрожащие подписи под ее письмом, сопроводив их благодарным пожатием своих паучьих лапок.

Старые монахини скажут, что уж лучше слышать по ночам детские крики, чем стоны, мужские и женские, оглашающие темные кельи монастыря. Жара не спадала, и остров продолжали посещать по ночам. Две пожилые сестры, как и сама Джентилия, могли лишь предполагать, какие скотские акты заставляли тех, кто их совершал, рыдать и выть от радости, заглушая бормотание благочестивых попугаев. По крайней мере, Джентилия сомневалась, что старушки способны представить себе это в таких же подробностях, как она сама.

Знала она и то, к чему они приводят. Появляются дети. Сотни детей. В отличие от Нанны и Элизабеты, ей было известно и то, что случается с ними потом. Новорожденных топили, как котят. К ней в саваны попадали лишь благородные малютки. Остальные же встречали свою судьбу голыми, как дикие звери.

Несколько раз она собственными глазами видела, как это делается. У самого устья морского залива было одно местечко, куда и ходили матери. Она видела, как неясные силуэты избавлялись от своих грехов под покровом ночи… Новорожденные не всплывали на поверхность, получив сильный удар по голове. Их маленькие тельца скрывались под водой и шли ко дну, словно камни, возвращаясь в лоно матери-земли, которая отвергла их.