Ианно пылко возразил:
– Но что мне остается делать, когда, находясь у вас в услужении, я вынужден выслушивать бесконечные сладострастные покаяния? Я потею и напрягаюсь… А слушать их от женщин мне вообще невыносимо. После этого, сколько бы я не ел и не пил, я просыпаюсь и обнаруживаю, что со мной случилась ночная поллюция!
Голос его поднялся до жалобного стенания. Терпение фра Филиппо лопнуло.
– Оставь меня, – распорядился он. – Мне не требуются сведения подобного рода. Я подумаю о том, как поступить с тобой. А пока я освобождаю тебя от служения мне.
– Но как же я буду добывать себе пропитание? На улице очень холодно…
– Почему меня должны заботить такие вещи?
Ианно побагровел и поклонился, после чего негромко проговорил:
– В последнее время от вашего имени я совершил много поступков, каковые никогда бы не совершил именем Господа нашего.
– Это угроза? Ты вознамерился шантажировать меня?
– Это не мой способ действия, – ответил Ианно.
Соотношение сил в комнате вдруг резко изменилось. Фра Филиппо поморщился, сообразив, сколько вреда способен принести его бывший помощник, оставшись без хозяина и твердой руки. Ианно низко поклонился и с важным видом вышел из комнаты, и даже его узкие ягодицы выражали непреклонное достоинство.
Глава шестая
…Вот ужо я вас …… Мерзкий Фурий с Аврелием беспутным! Вы, читая мои стишки, решили По игривости их, что я развратен? Целомудренным быть благочестивый Сам лишь должен поэт, стихи – нимало. У стихов лишь тогда и соль и прелесть, Коль щекочут они, бесстыдны в меру, И легко довести до зуда могут.
Сосия лежала на своей кровати в Сан-Тровазо, явно не отдавая себе отчета в том, где находится. Она слабо застонала, когда Рабино осторожно приподнял влажное покрывало. Сосию поразила отнюдь не чума, дамасская или какая-либо иная. Ему слишком часто приходилось иметь дело с запущенными венерическими болезнями, чтобы не понимать, что он видит. Ногти у нее на руках отливали оранжевым, словно глаза голубей; на коже горел жаркий румянец лихорадки.
Когда он развел ей в стороны руки, сложенные на груди, то на сгибе левого локтя обнаружилась книга, прижатая к телу столь крепко, что на коже остались глубокие следы.
Его первой мыслью было: «Сосия завела новый дневник своей отвратительной и грязной жизни».
Рабино вынул книгу и мрачно раскрыл, держа ее на вытянутой руке перед собой. Но вместо записей Сосии он обнаружил внутри печатный текст производства немецкого типографа Венделина фон Шпейера, супругу которого лечил. Он с изумлением понял, что держит в руках книгу стихов Катулла, любовные поэмы, которые так потрясли Венецию.
«Откуда у Сосии эта книга? – с горечью зазвучал у него в ушах внутренний голос. – Если это, как говорят, настоящие стихи о любви, то для чего они ей понадобились?»
Рабино положил книгу на край кровати и послушал ее сердце, отметив его знакомый нерегулярный ритм. Ее сердце всегда билось лениво и не спеша, тяжело и с усилием перегоняя кровь, словно у рептилии. «Здесь, во всяком случае, никаких перемен».
Он заметил у нее на шее нитку розовых жемчужин со сломанной застежкой. Раньше он их никогда не видел. «Вне всякого сомнения, подарок от одного из ее любовников», – с отвращением подумал он. Жемчужины были неправильной формы и слегка сморщенные, словно соски.
Он заставил себя осмотреть ее, начал привычную процедуру лечения болезни. Венеция была безжалостна к тем, кто подхватил сифилис. Если он не вмешается, Сосию ожидает незавидная участь: ее швырнут на повозку и провезут по всему городу, клеймя как жену, позабывшую о чистоте и целомудрии, и проститутку. Если город возжелает преподать урок на ее примере, то на площади Сан-Марко Сосию ждет позорная коронация (при помощи разрисованного деревянного кольца, грубо сколоченного как раз для таких случаев), после чего ее швырнут в госпиталь для неизлечимо больных и оставят умирать в собственных нечистотах.
Он обмыл ее подогретой настойкой подорожника, в самый последний момент сняв ночную сорочку и старательно отводя глаза. Когда верхняя часть ее тела стала чистой, он попытался было перевернуть ее на живот и тут заметил темное пятно крови на матрасе. «Это не критические дни», – подумал он, потому что до сих помнил сроки ее месячных.
«У нее случился выкидыш, – с содроганием подумал он. – Это – чужой ребенок, незаконнорожденный, и моим он быть не может».
На мгновение он отвернулся, охваченный болью и отвращением. Почему-то этот факт показался ему куда более весомым доказательством ее неверности, чем даже венерическое заболевание. Он уставился на стену, не желая более смотреть на Сосию. Но в глубине души Рабино сознавал, что врачебный долг требует от него определить возраст плода и установить, не был ли он исторгнут из ее лона незаконными методами и не началась ли инфекция, которую еще можно остановить, сохранив ее детородные органы.
Взяв чистую тряпицу, он окунул ее в таз с теплой водой и собрался поместить ее в русло того, что, для собственного спокойствия, решил именовать «родовым каналом». Он столько лет не касался этой части ее тела в качестве мужа, что сейчас ему представлялось более естественным дотронуться до нее в качестве врача. «Она – одно из созданий Божьих, – сказал он себе. – И мое призвание в том и состоит, чтобы облегчить ее страдания, не больше и не меньше». Тряпица вернулась в таз, не запачкавшись кровью. Он вскочил на ноги и вновь склонился над нею, став еще бледнее, чем прежде. «Нет, этого не может быть. Меня следует заклеймить за столь непристойные мысли».
Он осторожно приподнял ее за плечи и перевернул сначала верхнюю, а потом и нижнюю часть ее тела.
Подтвердились его худшие подозрения.
Он выпустил ее, и Сосия со стоном упала обратно на кровать, перевернувшись на спину.
И тут раздался ее горячечный шепот. В уголках ее губ пузырилась пена, но она отчетливо произнесла:
– Малипьеро. И мальчишки. – А потом просунула руку себе под спину, накрыв ею то место, где поселилась тупая боль.
* * *
Джентилия поставила под письмом неуклюжую размашистую роспись. «На сей раз у меня получился шедевр, – подумала она, – потому что в нем приведены все факты, которые просто обязаны обрушить карающий меч закона на эту сучку из Далмации».
Волос, вырванный из головы Сосии, она уже намотала на скорпиона и закопала его живьем в горшке с песком. Насекомое медленно умирало, и такая же судьба ждала Сосию.
Отправив письмо в пасть льва у Дворца дожей, она направилась на пристань, где обнаружила лодку, которая могла отвезти ее на Мурано. Письма – это, конечно, очень хорошо, но ей хотелось, чтобы ее лично поздравили с успехом.
Всю дорогу на остров она предвкушала удовольствие.
Прибыв на Мурано, Джентилия быстро зашагала к церкви и подошла к двери кельи фра Филиппо.