Ничего не знала Мария о том, что делается за пределами дворца и сада, только однажды нечаянно подслушала разговор отца и матери, который вели они шёпотом, чтобы никто не слышал.
Мария всегда ложилась спать в соседней комнате и не засыпала долго, ворочалась на мягких пуховиках: она не привыкла спать на мягком, тосковала по жёстким матрацам своей стамбульской спальни. Маленькое окошко было слегка приоткрыто, морозный воздух поступал едва-едва, и Мария снова и снова вставала, пила сладкий фруктовый сок, который заменил щербет, и тоскливо прислушивалась к завыванию ветра за окном.
— Я знаю, ты меня поддержишь, — говорил тихонько Кантемир Кассандре, — ты знаешь, как все мы страдаем от турецкого владычества. И я послал письмо русскому царю с просьбой взять нас под свою опеку.
— Молчи, — зажала ему рот рукой Кассандра, — в доме полно доглядчиков султана, Ибрагим-паша не спит и всё высматривает, а потом едет к Балтаджи-паше и докладывает ему обо всём, что происходит здесь...
— Мне известно, — печально покачал головой отец, — но сегодня Ибрагима нет, он уехал в ставку Мехмеда-паши. А тот идёт с двухсоттысячной армией...
Они зашептались так, что больше Мария не расслышала ни слова, но эта новость поразила её: тот самый рыцарь, о котором она так много грезила, может быть, будет на её стороне.
Мария улеглась на мягкие подушки, и скоро ночная сень затенила её веки.
Эту тайну она хранила вплоть до того дня, когда во дворец приехал русский канцлер Головкин, невысокий высохший старичок с огромным белокурым париком на маленьком черепе и в шитом золотом, странного покроя камзоле.
Из своего маленького окошка видела Мария торжественный въезд русского канцлера, наблюдала, с каким торжеством приняли его все бояре, заседавшие в диване — совете владетеля Молдавского княжества.
Она не знала, о чём они говорили в совете, но потом из недомолвок и обрывков фраз поняла, что там обсуждали тот договор, который её отец заключил с русским царём. Если бы она присутствовала на этом высоком собрании, она ничего бы не уразумела, потому что все свои возражения приближённые бояре облекали в такую завуалированную форму, что только сам Кантемир да ещё пара-тройка его верных людей могли бы понять их.
Но смысл сводился к одному: что ж, договор с Россией — это хорошо, уже сколько столетий пытается Молдавия попасть под великое крыло России, но есть в договоре несколько статей, с которыми никак не могут согласиться знатные люди Молдавии. И прежде всего это пункт о наследственном основании династии Кантемиров в Молдавии. Качая головами, топя смысл в велеречивых словах, бояре осуждали этот пункт: разве нет в Молдавии более достойных, разве нет более знатных и богатых, зачем русскому царю останавливаться на династии Кантемиров, если он, Кантемир, сам был назначен турецким султаном, верно ему служил...
И хоть не говорили открыто, но так долго препирались, так долго обсуждали это, что русский канцлер не выдержал, стащил со своего голого черепа роскошный парик, вытер им вспотевшее лицо и сказал:
— Что ж, если вы не хотите, этот договор может быть и не ратифицирован, хоть и подписал его русский царь...
Лишь тогда угомонились бояре, поняв, что за спиной Кантемира стоит сам Пётр и что ни с одним из них не стал бы заключать русский царь такой договор.
Долгое время ушло на эти пререкания и недовольства, но настала пора, когда надо было приниматься за выполнение обязательств по этому договору.
И опять пошли препирательства: бояре отнекивались, говорили, что не смогут выставить столько ополченцев, сколько предписывал им господарь, не смогут пригнать столько овец и скота, сколько потребно было для русской армии...
Кантемир едва сдерживался, где нужно было, пускал в ход и крепкое словцо, и хозяйский окрик, а где мог, коварно намекал на растаскивание казённых средств, и это действовало не хуже удара кнутом.
Но пуще всего затронуло бояр то, что султан не выполнил своих обещаний. По султанскому фирману полагалось два года не собирать бир с Молдавии, не платить налогов из-за войны. А приехавшие с Кантемиром беи и паши даже не обратили внимания на султанский фирман и принялись за своё обычное дело — тащить и грабить, выдвигая основанием долги княжества за многие годы.
Ничего этого не знала Мария, лишь смутно догадывалась, что тяжёлую ношу взвалил на себя её отец, что господарь — это не только тот, кто сидит торжественно на княжеском престоле и принимает поздравления и хвалы от всех подданных, как она видела это во время первого появления господаря в своём дворце, но прежде всего человек, отвечающий за всех и за всё. И потому она редко встречалась с отцом, он всегда был в разъездах: то инспектировал собирающиеся полки ополченцев, то смотрел, как ремонтируются и укрепляются стены крепостей, то ездил со своим гетманом и военачальниками по полям и лесам, выбирая место для будущей схватки с турками...
Конечно, если бы турки сами не предложили Кантемиру участвовать в коварной игре против Петра, вряд ли решился бы он завязывать связи с Россией.
Но этот предлог был очень удачен, и Кантемиру удалось обмануть бдительность своих стражей.
Такую же игру турки предложили начать и Брынковяну, господарю соседнего Валашского княжества, и тот неукоснительно соблюдал эту договорённость.
Пётр больше верил Брынковяну, нежели Кантемиру. Тот удачнее находил убедительные слова и доводы, обещал пропустить к русским войскам тридцать тысяч сербов-добровольцев, волонтёров, собравшихся на границе Валахии, обещал много продовольствия и вооружения.
Кантемир много не обещал, он знал свои силы: самое большее шесть тысяч ополченцев с плохим вооружением, зато несколько тысяч голов скота и овец для снабжения русской армии продовольствием.
Пётр больше надеялся на Брынковяну, но, когда они встретились, посланец Брынковяну не доставил ничего, кроме льстивых и хвалебных слов.
И Пётр понял коварную игру Брынковяну.
Оставалось надеяться только на свои силы да на кое-какое подкрепление Кантемира...
Странная игра природы выпала на этот раз Петру. Весна одиннадцатого года выдалась дождливая и холодная, а когда прошли дожди, разразилась такая засуха, которой, говорили старики, не было уже лет тридцать. Листья деревьев и ростки посеянной пшеницы сворачивались в жгуты, покрытые пылью. Да ещё одна беда постигла землю в этот год — на поля напала саранча.
Никогда не видели русские, чтобы так было на свете: закрывает небо чёрная туча, опускается за зелёное поле, живая шевелящаяся масса движется по всей шири степи и посевов, а за ней остаётся лишь чёрная земля.
Даже в палатках, возле костров невозможно было спастись от этой нечисти — сжирала начисто свечи и хлеб, ремённые плётки и кожаные сапоги, сжирала всё, что только можно сожрать. И ничем её нельзя было пронять. Русские солдаты вышли помочь крестьянам, делали катки из труб, прокатывали их по полям и угодьям. Жгли в кострах, палили нечисть, но она снова и снова оседала на плечах и норовила вгрызться в уши и щёки...