Война упущенных возможностей - читать онлайн книгу. Автор: Макс Гофман cтр.№ 41

Мне было ясно, что генерал Людендорф рассердится на меня за мое несогласие в польском вопросе, и я не ошибся. Уже на следующий день мне телеграфировали из Берлина, что Гинденбург и Людендорф в связи с этим пригрозили своей отставкой. Поступая таким образом, они требовали моего отозвания. В польском вопросе кайзер уступил, но в вопросе, касающемся лично меня, – нет. Как и следовало ожидать, он взял меня под свою защиту. Кроме этого переданного мне факта, я и сам почувствовал недовольство мною Верховного командования, сказавшееся в целом ряде распоряжений и запросов, притом сделанных в такой форме, которая показала мне, что и великие люди могут быть крайне мелочными.

В первых числах января вернулись из Петербурга – в чем я и не сомневался – русские делегаты для продолжения переговоров. Прежний глава делегации, правда, вернулся вновь, но уже не как глава, – на его место был назначен Троцкий. Относительно этой перемены рассказывали две версии: по одной, Троцкий был возмущен, что Иоффе не сразу понял дипломатическое коварство в ответе центральных держав, и потому последнего сместили; Иоффе взяли с собой лишь для того, чтобы использовать его знакомство с местными условиями и населением Брест-Литовска, приобретенное им во время своего продолжительного в нем пребывания. По другой версии, Иоффе сам был возмущен неискренним поведением представителей центральных держав и отказывался продолжать мирные переговоры. Поехал он против воли, уступая просьбе Троцкого, считавшего, что его участие в переговорах будет полезным.

Троцкий был, несомненно, наиболее интересной личностью в составе нового русского правительства: умный, разносторонне образованный, очень энергичный, работоспособный и красноречивый, – он производил впечатление человека, точно знающего, чего он хочет и не останавливающегося ни перед какими средствами, чтобы добиться желанной цели. Много было споров о том, приехал ли он вообще с намерением заключить мир или его прежде всего интересовала возможность найти широкую арену для пропаганды большевистских идей. Однако, хотя пропаганда и стояла на первом плане во всех переговорах первых недель, я все-таки думаю, что прежде всего Троцкий пытался сначала добиться заключения мира. Лишь позднее, когда не уступающая ему диалектика Кюльмана поставила его в безвыходное положение, он пришел к мысли сделать театральный жест и закончить конференцию заявлением, что Россия не может согласиться на мирные предложения центральных держав, и даже не может вдаваться в обсуждение таковых, и что тем не менее делегация считает, что война окончена.

Еще до начала этих переговоров в Брест-Литовске появилась новая группа участников, а именно представители Украинской Народной Республики. Они были посланы Радой с тем, чтобы, основываясь на декларации петербургского советского правительства о праве народов на самоопределение, заключить сепаратный мир для Украины. Кюльман и я приняли украинцев с радостью, потому что с их появлением представилась возможность использовать их в игре против петербургской делегации. Их приезд принес графу Чернину новые заботы, так как можно было предполагать, что представители Украины будут предъявлять требования, касающиеся политических прав их единомышленников, живущих в Буковине и Восточной Галиции.

С приездом Троцкого прежнее непринужденное общение вне заседаний прекратилось. Троцкий просил, чтобы делегации была предоставлена возможность столоваться у себя на дому, и запретил своим коллегам всякие частные разговоры и сношения. Перед началом переговоров произошло маленькое столкновение. Арена в Брест-Литовске показалась Троцкому недостаточно большой для его пропагандистских целей. Он требовал перенесения переговоров в Стокгольм. При этом им прежде всего руководило соображение, что в Брест-Литовске, то есть в военной зоне, ему не удастся войти в непосредственное соприкосновение с недовольными элементами центральных держав, при помощи которых можно было бы распространить в широких народных кругах и использовать в целях пропаганды его зажигательные речи. Само собой разумеется, что это требование было представителями центральных держав отклонено. Тогда начались между Троцким и Кюльманом словопрения, которые длились много недель и ни к чему не привели.

Только постепенно стало всем участникам ясно, что главной целью Троцкого было провозглашение большевистского учения, что он обращался через голову конференции ко всему миру, не придавая никакого значения работе по существу. Параллельно с его речами распространялись радио ко «всем», призывавшие к неповиновению, разжалованию и убийству офицеров. Я заявил против этого энергичный протест; Троцкий обещал свою помощь, однако возбуждающие радио продолжались.

Переговоры все дальше уходили от реальной почвы, превращаясь в теоретическую дискуссию. При этом тон Троцкого с каждым днем становился все агрессивнее. Поэтому я обратил однажды внимание Кюльмана и графа Чернина на то, что так мы к цели никогда не придем, что совершенно необходимо снова поставить переговоры на реальную почву. Я вызвался при первой же возможности, как в зеркале, показать русской делегации, каково действительное положение дел и для чего мы, собственно, все здесь собрались.

Как и всегда, Кюльман вполне разделил мое мнение. Граф Чернин, который с каждым днем становился все нервнее, колебался. Он ни на йоту не приблизился к своей цели – вернуться в Вену, непременно заключив мир, – но все еще надеялся при помощи любезности и дипломатической ловкости сблизиться с большевиками. Но в конце концов и он уступил. Было условленно, что Кюльман при первом же удобном случае даст мне слово, и я скажу тогда все, что мне покажется необходимым.

Такой случай представился скорее, чем мы предполагали.

На следующий день Каменев, зять Троцкого, выступил по его поручению с речью, от которой всем нам, присутствующим офицерам, кровь бросилась в голову. Она была дерзостью; русские имели бы некоторое право так говорить, если бы положение было обратным, то есть если бы германская армия была разбита и повержена в прах, а русские войска победоносно стояли бы на германской земле.

Один взгляд на Кюльмана показал мне, что и его терпение истощено. Он дал мне слово, и я начал объяснять русским, каково истинное положение дел и какая разница существует между их речами и их поступками; они говорят громкие слова о свободе совести, свободе слова, самоопределении народов и о других прекрасных вещах, а в действительности у себя на родине не терпят свободного общественного движения; они штыками разогнали Учредительное собрание, выборы в которое закончились не в их пользу, разогнали вооруженной силой белорусское народное представительство в Минске и теперь разгоняют свободно избранную украинскую Раду. Для немецкого Верховного командования вопрос о пограничных государствах решен: оно стоит на той точке зрения, что законные представители этих государств высказались за их отделение от Советской России, – поэтому вторичное голосование бесцельно. Говорил я сидя и совершенно спокойно; я ни разу не возвысил голоса и не ударял кулаком по столу, как об этом говорит создавшаяся легенда.

Когда я окончил, воцарилось глубокое молчание. Даже Троцкий в первый момент не мог ни слова возразить. Да и трудно было что-нибудь сказать, так как все, что я утверждал, было правдой. Заседание было вскоре прервано.