Война упущенных возможностей - читать онлайн книгу. Автор: Макс Гофман cтр.№ 39

Болгарская миссия возглавлялась министром Поповым, незначительной личностью с узким политическим кругозором, но, может быть, именно вследствие этого тем более упрямым. Умный министр-президент Радославов появился позднее, так же как и великий визирь Талаат. Пока же представителями Турции были турецкий посланник в Берлине и бывший великий визирь Хакки, необычайно ловкий и способный дипломат, и статс-секретарь по иностранным делам Мессими-Бей.

Представителями русской делегации были в то время Иоффе, Каменев и профессор Покровский.

Размещение и питание многочисленных миссий (в общем более четырехсот человек) представляло, естественно, некоторые трудности. Однако опытные квартирьеры и заведующие офицерскими столовыми справились с этим. В прежнем русском театре, который сохранился почти в порядке, был устроен зал для заседаний, предоставлявший достаточно места. Для переговоров в более тесном кругу в нашем распоряжении был меньший зал, в котором мы раньше вели переговоры о перемирии.

Вскоре после приезда Кюльмана и Чернина я был приглашен на одно совещание, происходившее между ними и касавшееся вопроса о первых шагах, которые следовало предпринять. В первую очередь следовало дать ответ русским на их мирное предложение, которое, так же как и приглашение к заключению перемирия, было обращено ко «всем», с воззванием окончить войну и сообща приступить к мирным переговорам. Русское предложение говорило о мире без аннексий.

Статс-секретарь Кюльман стоял на той точке зрения, что Германия может принять это предложение, если этим самым ей удастся воздействовать на государства Антанты, чтобы они также приступили к мирным переговорам.

Он был того мнения, что урегулирование вопроса о пограничных государствах – Польше, Литве и Курляндии – не относится к области аннексий, так как законно уполномоченные представители этих государств уже давно решили отделиться от России и предоставить Германии, или вообще центральным державам, дальнейшее урегулирование их будущего государственно-правового положения.

Само собой разумеется, что граф Чернин был готов принять мир без аннексий; так он и должен был поступать, если б ему удалось на таких началах вступить в переговоры с враждебными державами, решившими разделить Австро-Венгрию. Поэтому Кюльман и Чернин сошлись на ответе, который без ограничений признавал мир без аннексий, «в случае, если и державы Антанты выразят свою готовность начать переговоры на этих же условиях».

Мне этот ответ не понравился. С одной стороны, во вступлении он содержал целый ряд замечаний в русском стиле, противоречивших моим взглядам, и затем по существу он являлся ложью. Он основывался на условном тезисе: «Если и Антанта» и т. д. Я бы считал правильнее прямо стать на почву фактов и ответить русским, что центральные державы действительно готовы вести переговоры о всеобщем мире – что доказывается многократными мирными предложениями рейхстага, – но что, однако, русская мирная делегация отнюдь не имеет полномочий говорить от имени других держав Антанты и что поэтому, пока русские не представят таких полномочий, можно говорить лишь о сепаратном мире России с четверным союзом.

Я высказал все эти соображения статс-секретарю Кюльману. Он остался при своем мнении. Так как он непосредственно перед отъездом своим в Брест-Литовск был вместе с рейхсканцлером в Ставке, то я должен был предположить, что там произошло совещание имперского правительства с высшим командованием относительно образа действий на мирной конференции, и не настаивал.

Когда дело дошло до подписания ответа русским, болгары представили серьезные возражения. Министр Попов объявил, что при заключении союза им, болгарам, обещаны были некоторые части сербских областей и Добруджа и что они вовсе не намерены подвергать опасности подобным подписанием выполнение этих обещаний. Они и в войну-то вступили из-за аннексий и не намерены от них отказываться. Напрасно Кюльман и Чернин расточали перед Поповым свое красноречие, сотни раз доказывая ему, что данные им обещания не подвергаются никакой опасности; что все дело только в том, чтобы произвести хорошее впечатление при начале переговоров; что невозможно допустить, чтобы Англия и Франция вступили в мирные переговоры, и что раз это так, то все декларации, которые теперь делают центральные державы, отпадают в случае, если Антанта еще не подготовлена для мирных переговоров. Попов твердо стоял на своем «нет».

Генерал Ганчев, второй болгарский представитель, оказался уступчивее и более способным понять логику дипломатов. Он подробно телеграфировал царю Фердинанду и добился того, что Попову дан был приказ подписать ответ. Мессими-Бей также колебался относительно подписания, однако уступил скорее болгар под давлением увещаний Чернина и Кюльмана. Ответ был передан русским 24 декабря. Перед этим мне удалось изменить или вычеркнуть некоторые чересчур унизительные по форме обороты речи.

Русские торжествовали и, весьма довольные, телеграфировали в Петербург. После согласия обеих сторон пришлось выжидать еще десять дней, в течение которых Антанта должна была сообщить, примет ли она участие в переговорах.

Статс-секретарь Кюльман и граф Чернин предложили русским не проводить эти десять дней в бездеятельности, но тотчас же образовать несколько комиссий, которые проработали бы некоторые разделы мирного договора. Русские были с этим согласны. Сам Иоффе с некоторыми из своих товарищей предполагал употребить это время на то, чтобы еще раз съездить в Петербург. Он указал при этом, что оттуда с ним, вероятно, приедет комиссар по иностранным делам Троцкий.

Из случайных разговоров, которые мне приходилось вести, у меня все больше и больше получалось впечатление, что русские неверно поняли предложение наших дипломатов. Они держались того мнения, что мир без аннексий отдаст им польские, литовские и курляндские губернии. Мое впечатление подтвердилось разговором, который майор Бринкман имел с русским подполковником Фокке. Фокке высказал предположение – и это вполне определенно выражало ожидания русских, – что тотчас же после подписания мирного договора германские войска отойдут за старую границу 1914 года.

Я сказал статс-секретарю, что считаю невозможным допустить, чтобы русские ехали в Петербург с подобной уверенностью. Если они в Петербурге не только перед правительством, но и перед широкими народными массами будут утверждать, что заключаемый мир обеспечивает им границы 1914 года, а потом окажется, что утверждение это неверно, что ноту центральных держав надо понимать иначе, что, иными словами, они обмануты, то это может вызвать ужасное возмущение. Я находил, что теперь своевременно разъяснить русским этот пункт, и готов был это сделать сам.

Статс-секретарь, так же как и граф Чернин, признал правильность моих выводов и согласился с моим предложением.

В полдень, за завтраком, я сказал сидящему рядом со мной Иоффе, что у меня создалось впечатление, будто русская делегация понимает мир без аннексий иначе, чем представители центральных держав. Последние стоят на той точке зрения, что если части прежнего русского государства добровольно и по решению законных учреждений выскажутся за выделение из состава русского государства и за присоединение к Германской империи или к какому-либо иному государству, то это не является насильственной аннексией. Основания для этого взгляда высказали ведь сами русские правители в их декларациях о праве самоопределения народов в отдельных государствах. Этот случай как раз подходит к Польше, Литве и Курляндии. Представители трех народов заявили о выходе своем из состава русского государства. Поэтому центральные державы не считают аннексией определение дальнейшей судьбы этих трех государств путем непосредственного сношения с их представителями, без участия русских властей.