Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев | Дебора Макдональд, Джереми Дронфилд | страница 64 | LoveRead.ec

Это также было бы смерти подобно. Шум, вызванный «заговором Локарта», еще не утих. Несмотря на усилия Якова Петерса преуменьшить роль Локарта, 25 ноября революционный трибунал официально осудил его вместе с группой других контрреволюционеров, шпионов и агитаторов, предъявив обвинение в шпионаже и заговоре. Локарт и Сидней Рейли вместе со своим французским коллегой Гренаром были объявлены виновными заочно и приговорены к смерти. Если когда-нибудь они окажутся на советской земле, приговор будет приведен в исполнение^[414].

Локарт не мог вернуться в Россию, пока существовало Советское государство. А Мура не могла приехать в Англию – по крайней мере, пока. В тот момент их единственной надеждой была встреча в Стокгольме; а затем со временем Муре, возможно, удастся создать все необходимые условия для их воссоединения. Ей были нужны деньги и требовалось освободиться от Ивана и обеспечить безопасность своих детей и матери. Все это выглядело непреодолимым препятствием.

Тем временем Локарт боролся с хроническим недомоганием, которое преследовало его с момента возвращения, надеялся на карьерный шанс, который снова сделает его независимым человеком, и писал письма Муре.

Непроницаемое кольцо вокруг России становилось все теснее с каждым месяцем. Ленин, который теперь чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы снова выступать с речами, заявил, что Красная армия вскоре будет насчитывать три миллиона человек. И хотя по-прежнему ходили слухи, что силы союзников на севере дойдут до Москвы и Петрограда, ни один разумный человек больше им не верил. Мура точно не верила. (Ее источники, опровергая утверждение Ленина, подтверждали, что Красная армия сейчас насчитывает много сотен тысяч эффективно воюющих солдат.) И по мере того как большевики, положение которых несколько месяцев назад казалось столь шатким, укрепляли свою власть, становилось все более необходимо – и еще более трудно – выбираться.

У Муры были почти все нужные документы. Ей не хватало только разрешения для матери ехать в Финляндию. Без него пожилой мадам Закревской было невозможно покинуть Россию, а значит, и Мура не могла приехать к Локарту в Англию. При первой же возможности она собиралась поехать в Эстонию (при условии, что сможет пересечь границу) и начать процедуру развода. Она получила письмо от Ивана, в котором он писал, что его друзья-немцы «создают для него неприятную обстановку», так как считают, что она шпионит в пользу союзников. Она пошутила, что создает ему такие большие неудобства, что он, возможно, попытается убить ее, если ему представится такая возможность^[415].

Теперь, когда Германия проиграла войну, Красная армия с боями продвигалась к прибалтийским провинциям, подавляя сопротивление национальных армий, дети Муры в Эстонии находились на пути этих боев.

Ее мать хворала и была уязвимой. Если бы не влияние Муры, то дом мадам Закревской был бы реквизирован, а она умерла бы от голода. В начале октября в квартиру пришли с обыском правительственные официальные лица, которые забрали у них все продовольствие, предположительно для перераспределения. В «новом, дающем ростки мире» (как его назвал Яков Петерс) вы имели право питаться, только если были представителем трудящихся классов. Муре пришлось выйти на работу делопроизводителем, что сократило время, которое она могла тратить на смазывание колес своего отъезда.

Она приложила поразительную энергию к тому, чтобы искать дружбы иностранных дипломатов. Самым важным контактом для нее был генеральный консул Швеции Аскер. Он также проявлял наибольшее желание помочь и героически вел переговоры для освобождения Локарта и других заключенных. Это был невысокого роста, аккуратный мужчина с педантичными манерами, имеющий миловидную жену. Ему нравилась Мура, и он доставлял ей удовольствие, обращаясь к ней «баронесса», но она озадачивала его. Аскер принадлежал к людям того сорта, которые «любят классифицировать все, что видят, – а меня он никак не может классифицировать, и это сбивает его с толку»^[416].

Даже в хаосе новой России Мура сумела наладить для себя светскую и интеллектуальную жизнь, забывая о своих тревогах при чтении книг и на концертах: с друзьями из Красного Креста она ходила слушать пение Федора Шаляпина и сопровождала пожилую княгиню Салтыкову на концерт Вагнера в Зимнем дворце – «это было такое удовольствие сидеть со старой княгиней и слушать прекрасную музыку. А музыка Вагнера достаточно неспокойна и подходит мне сейчас»^[417].

И все время она строила планы поездки в Стокгольм и встречи с Локартом. Каждый месяц этот план менялся по мере изменения политической ситуации или запоздалых вестей о его здоровье. И всякий раз, когда встреча откладывалась, Мура теряла малую толику своего запаса надежды.

Однажды декабрьским вечером она шла домой с работы через Дворцовую набережную и Летний сад. Наступила русская зима, и все было покрыто мягким белым снегом. Огромный парк был безлюдным, и она села на лавочку. Ей вспомнились Локарт и их поездки на санях вдоль берегов Невы. Мура всегда возвращалась мыслями к этим счастливым и веселым поездкам, когда шла через эту часть города, где находились посольство и река – тот период был ярким утром их любви. «Какими детьми мы были тогда, – грустно вспоминала она, – и какими стариками мы стали теперь. Но как бесконечно я благодарна Провидению, что встретила тебя, мой Малыш, какое счастье ты дал мне, как научил меня любить»^[418]. Но проходили недели, и она совсем издергалась. Теперь, сидя на скамейке среди снега в одиночестве, Мура чувствовала, что теряет самообладание. Как раз тем утром она разбирала шкафы и наткнулась на старую младенческую одежду своих детей. «Эти крошечные вещи всколыхнули во мне такую тоску по маленькому Питеру, – написала она Локарту, – по ребенку, который должен был быть твоим и моим».

Но перспектива выполнения Локартом данных ей обещаний теперь казалась сомнительной. «Я нервная, несдержанная и неуравновешенная, а моя огромная уверенность в тебе иногда уступает место самому крайнему унынию и мучительным подозрениям, – писала она. – И я ревную, Малыш. Но ты будешь верен мне, ведь так? Если ты подведешь меня, то для меня это будет конец всего…»^[419]

Глава 14. Se mettre en quatre. Декабрь 1918 – май 1919 г.

В этом году опять было два Рождества. Первое праздновали 25 декабря. В России не придали ему никакого значения – несмотря на антирелигиозную позицию большевиков, церковь придерживалась календаря старого стиля. Мура отметила эту дату – годовщину посольского рождественского приема – в одиночестве и тишине. Теперь она знала наверняка, что англичане не вернутся в Россию, чтобы спасти ее. Интервенция захлебнулась. Союзникам, которые все еще удерживали Архангельск, никогда было не победить Красную армию, а слух о том, что британский флот бороздит Балтику, был не чем иным, как мифом. Россия станет сама прокладывать себе путь в будущее.