— У тебя есть жена и дети. Я знаю, парень. Сколько раз ты собираешься мне это повторять?
Рос поднял руку.
— Ты помнишь выходные перед убийством Шеридан?
— Конечно. Какое это было число? Четвертое, пятое?
— Четвертое, — сказал Рос. — Суббота, четвертое число.
— Ну? И что дальше?
— Что ты делал?
Миллер нахмурился и покачал головой.
— Боже, я не знаю. С чего я должен помнить, что делал в субботу две недели назад?
Рос понимающе улыбнулся.
— Вот об этом я и говорю.
— О чем? О том, что у меня плохая память?
— Нет, ради всего святого! Я имею в виду, что ты не делал ничего такого, что стоило бы запомнить.
— То есть теперь ты говоришь, что у меня нет личной жизни?
— Да, это так. У тебя нет личной жизни.
— Ладно, ладно, уже проясняется, — с усмешкой ответил Миллер. — Тогда чем занимался ты, что запало тебе в память?
— В субботу с утра мы поехали проведать родителей Аманды в Александрию. Они организовали для наших детей поездку в национальный парк Шенандоа, заказали номера в гостинице. Там такие пейзажи обалденные! Это немыслимо! Просто великолепно! Днем мы поехали на холмы у Голубого хребта.
[14] Отец Аманды посадил Эби себе на плечи, Люк шел с Амандой, а ее мать вела Стейси за руку. Я остановился на минутку и посмотрел на гору Бэарфенс. У меня дух перехватило. Я тебе говорю, посмотришь на такое, и совершенно меняется представление о мире — понимаешь, что не зря проехал столько километров. А гостиница, в которой мы остановились, оказалась отремонтированным постоялым двором девятнадцатого века…
Миллер поднял руку.
— Довольно. Мы сейчас едем к Франсес Грей.
— Но я еще не закончил…
Миллер усмехнулся.
— Закончил, только ты этого не заметил. Давай бери пальто.
Он застегнул пиджак, взял пальто с одного из столов и, прежде чем Рос нашелся, что сказать, уже ждал его в коридоре.
— Совсем ненормальный, — пробормотал Рос. — Даже близко не походит на нормального человека.
* * *
— Я не понимаю, — сказал я.
Кэтрин поерзала на диване. Мы сидели напротив друг друга у нее в квартире. Я примостился на полу, сложив ноги по-турецки и прижавшись спиной к стене. Я говорил, уставившись в потолок.
— Что ты не понимаешь? — спросила она.
Мне не хотелось смотреть на нее.
— Что он сказал, Джон?
— Дэннис? Он сказал, что мы с тобой должны поехать туда. Сказал, что мне стоит с кем-то поработать, потренироваться для этой работы. — Я покачал головой. — Как он может говорить так о подобных вещах?
— Каких?
— «Потренироваться для этой работы». Боже, так говорить о том, что очень похоже на заказное убийство, на лишение другого человека жизни!
Кэтрин улыбнулась. Я этого не увидел, скорее почувствовал.
— Это не просто похоже на заказное убийство. Это и есть заказное убийство, устранение.
— И ты считаешь, что это оправданно?
— Без сомнения.
У нее был очень уверенный тон. Это то, что было характерно для Кэтрин. Даже в самой сложной ситуации, даже в самом конце Кэтрин Шеридан оставалась воплощением уверенности.
— Без сомнения?
— Посмотри на меня, пожалуйста.
Я опустил взгляд и посмотрел на нее.
— Он тебе фильмы показывал?
Я покачал головой.
— Сказал, что сегодня вечером покажет какие-то фильмы.
— Сходи посмотри. Посмотри, что делают эти люди. Эти люди… — Она покачала головой и, похоже, разозлилась. — Боже, я даже не знаю, что сказать! Посмотри эти фильмы, а потом можешь решать, оправданно ли в данном случае применение силы.
— Применение силы… Так это теперь называется?
— Я думаю, так это называлось всегда.
Я промолчал. За стенами были люди, которые понятия не имели, что здесь происходит. Возможно, большая часть населения предпочла бы считать, что подобные разговоры никогда не велись. Люди обычно не обсуждают убийства и государственные перевороты. Они не принимают решения о судьбе других людей — людей, которых они никогда не знали и никогда не узнают. Просто увидят всего один раз через прорезь прицела и нажмут на курок.
— Что? — спросила Кэтрин.
— Просто думаю.
— Взвешиваешь свою моральную и этическую позицию, верно?
— Верно.
— Ты понимаешь разницу между этикой и моралью?
Я пожал плечами.
— Мораль — это правила, созданные обществом. Не убий. Не укради. Так ведь, да?
— Да, конечно. Я понимаю.
— Этика отличается. Этика описывает решение, которое принимает человек, когда сталкивается с реальной жизненной ситуацией. Кто-то вломился в твой дом. У него есть нож. Он хватает твоего ребенка. У тебя есть пистолет. Наступает момент, когда ты можешь просто поднять пистолет и застрелить преступника. И на этом все закончится. Что ты будешь делать?
— Стрелять.
— Уверен?
— Конечно, уверен. Это же самооборона, верно?
Кэтрин улыбнулась и покачала головой.
— Нет, не самооборона, а этика. Мораль утверждает, что ты не можешь убить этого человека. Этика говорит, что можешь. Ты согласен подчиняться законам общественной морали, и общество говорит тебе, что ты не можешь убивать людей. Эй, мистер, вы только что пошли и убили кого-то.
— Это не то.
— Да неужели?
— Этот парень был готов убить твоего ребенка. Было необходимо убить его, чтобы сохранить жизни дорогих тебе людей.
— А если они не твои родные, а посторонние люди?
Я рассмеялся.
— Ну ты и штучка! — сказал я. — Ты говоришь, как Мэттьюз и Карвало, как Дэннис Пауэрс. Они действительно…
— Открыли мне глаза, Джон. Вот что они сделали. Они открыли мне глаза и дали шанс увидеть то, чего я раньше не видела. Я видела такое, что мне становится стыдно за то, что я человек. Я смотрю на это дерьмо и чувствую себя такой пассивной и бесполезной. Я хочу сделать что-нибудь.