Весь день, хлопоча по дому, Сьюзен предвкушает вечернее чтение. Она отринула мысли об Эдвардовом сумасбродстве, которое не превосходило ее собственное. Суди об этой книге беспристрастно и радуйся ей. Если Эдвард, который ее написал, кажется умнее и лучше Эдварда, которого она знала, то удивляться тут нечему. Она предвкушает пятничную встречу с новым Эдвардом, прибавившим двадцать пять лет зрелости. Но будь готова к тому, что сияния он излучать не будет. Хотя некоторые писатели кажутся как люди лучше своих книг (сами они тебе нравятся, а то, что они пишут, — нет), другие — не такие уж славные, себялюбивые и хмурые, а книги их при этом привлекательные, умные и полные света.
Но все-таки, говоря по правде (по правде Сьюзен), Эдвард «Ночных животных» все еще скрыт. Спрятан в накале истории Тони, как полицейский, невидимый за фарой-искателем. Так будет не все время. Когда Тони, пройдя по следу своей беды, отыскав убитую жену с дочерью, перейдет от общечеловеческого в своем несчастье к тому, что есть в нем лично его, Тониного, — появится ли Эдвард тогда? Сьюзен думает, что сказать, пока этого не произошло. Сейчас только вот что: начал ты недурно. Если не сдюжишь, то хотя бы это никуда не денется. И это большое облегчение, Эдвард, ты даже не представляешь себе, какое это облегчение.
Чтение второе
1
Когда Сьюзен Морроу возвращается к книге, время уже позднее. Она сидит на диване, последние два часа громыхают у нее в голове: Дороти дробно сбегает по ступенькам с Артуром к его машине, Рози разыскивает своих рождественских лошадок, у Генри наверху могучие звуки Вагнера в полную силу — не рок ему подавай, а Вагнера, — и она велела ему закрыть дверь и убавить громкость. Она находит рукопись на кофейном столике под доской от «Монополии», которую кто-то кинул, завалив тысячами долларов, зелеными домиками и отелями. Она расслабляется, закрывает глаза. Сейчас она вызволит книгу из этого брошенного богатства. Сейчас она будет читать.
Ее мозг не хочет настраиваться. Тот ли юный розовощекий Артур милый паренек, за которого себя выдает? Застенчивый, отводит взгляд, зарождающееся безумие, сумасшедший мальчик-убийца? А Марта укладывается на доску от «Монополии», на деньги и так далее — отели колют ей живот, — и на весь мир Тони под доской. Сьюзен подсовывает руку, и Марта стекает на пол, унося с собою современную цивилизацию. Мяу на тебя, говорит Марта.
Сьюзен кладет папку с нечитаными страницами на диван, прочитанные — стопкой рядом. Ищет место где остановилась, заложенное кусочком красно-зеленой рождественской бумаги. Она думает. Вспоминает Тони, потерявшего в лесу семью. Она еще не готова. Не то настроение. Она дает немного воли фантазии, вдумывается в Тони. Фантазирует, сравнивает его положение со своим: какой бы роман получился из невзгод Сьюзен? Насколько его невзгоды ужаснее, но только у нее они настоящие, а у него воображаемые, выдуманные кем-то — Эдвардом. У него они и проще, суровые вопросы жизни и смерти, тогда как у нее они обыкновенные, путаные и мелкие, осложненные вопросом, могут ли они вообще считаться невзгодами. Невзгоды — это у бездомных, у обездоленных, у людей, сокрушенных войной, преступлением, болезнью. Невзгода ли Мэрилин Линвуд, чей роман с Арнольдом кончился три года назад, но, возможно, еще продолжается? Сьюзен не знает, продолжается ли он, честное слово, не знает. И не спросит. После всех-то их разговоров и достигнутой договоренности, согласно которой Линвуд ничего не значит, ведь их брак, по словам Арнольда, достаточно крепок, чтобы устоять перед любыми сторонними увлечениями. Нет повода беспокоить семейного психолога.
Фантазия приносит миссис Гивенс, а в связи с ней — профессорскую жену миссис Макомбер, подавшую на Арнольда в суд за преступную халатность, потому что у ее мужа случился удар после операции на сердце. Ее злость и негодование (по-человечески понятные) заставили Сьюзен трепетать перед нею — как добродетельная жена, она несла ответственность за руку Арнольда со скальпелем, за зажимы и меры предосторожности в операционной, которой никогда не видела. Жена врача — одно целое с врачом, Арнольд принимает это как должное, она же полагается на его самооценку. Такой хороший хирург, одаренный, умелый, осторожный, вызывающий доверие. Ей не нужно спрашивать, чтобы знать — иск бедной миссис Макомбер был подан по неразумию, а то и со злым умыслом или по безответственности, так она и сказала пытливой миссис Гивенс. Если жена не верит в правоту мужа, то кто, кроме него самого, поверит? На самом деле Сьюзен не знает, хороший ли ее муж врач. Есть люди, которые его уважают: его хвалят пациенты, кое-кто из коллег, какие-то медсестры, но ей-то откуда знать? Работает он много, относится к работе серьезно, занимается. Ей он никогда не казался особо способным, но, наверное, репутация у него хорошая, раз он стал кандидатом в Вашингтонский институт (Вики). Пациенты умирают. Он говорит, что избежать этого нельзя, и относится к этому стоически. Иногда, когда он говорит об умерших пациентах, ей хочется плакать, хотя это совсем чужие люди, потому что кто-то должен плакать помимо заинтересованных лиц. Но она не плачет — это выглядело бы осуждением, на которое она не имеет права.
Хватит. Она тратит время, притом нездорово. Душок жалости к себе, как будто телом пахнуло. Книга вернет ее к жизни, для этого она и нужна. Сьюзен смотрит на верхнюю страницу. Дышит на очки, припоминает. Тони Гастингс, преступление, лужайка с манекенами. И еще: возвращение домой и похороны. Наконец вспоминает: он летит на Кейп с сестрой Полой. Она гадает, что станется с Тони Гастингсом теперь, когда его семья погибла, что с ним произойдет еще, что уже описано на этих непрочитанных страницах.
Ночные животные 12
Тони Гастингс не хотел приходить в себя. Чтобы избежать этой опасности, он внутренне впал в спячку. Он полетел на Кейп, чтобы не пререкаться с Полой по поводу полета на Кейп. Их встретил на машине Мертон, коснулся его руки, печальным бородатым лицом выражая невыразимое. Тони понял это намерение и осознал, что Мертон ему не нравится. Никогда не нравился, и это было удивительно, потому что Мертон всегда ему нравился. И дети ему не нравились. Они сидели сзади, чинные, чтобы на них не шикнули.
Они ехали через низкорослый песчаный лесок. Плоская срединная часть Кейпа, по бледному туману в небе видно, что океан рядом. Пола и Мертон разговаривали. Он видел, что Питер и Дженни прячут любопытные глаза.
Дом был в лесу, в полумиле от бухты. Вверх от дороги отходил грунтовый подъезд с травой посередке. Ему отвели ту же комнату, которую они занимали с Лорой. Из окна за верхушками деревьев, за полосой дюн виднелась бухта, ослепительно горевшая под полуденным солнцем. В комнате пахло сосной, пол был припорошен песком.
Они пошли на пляж, к вечеру опустевший. Порывистый ветер обдувал бухту с запада, и было свежо. Питер и Дженни надели поверх купальной одежки свитера.
— Вы не будете плавать? — с усилием спросил Тони Гастингс.
— Холодно! — сказала Дженни. Питер захватил тарелку-фрисби, и они с Дженни перекидывались ею, чтобы не пришлось с ним говорить. Они не знали, что ему сказать, потому что боялись спросить о том важном, что про него знали. Ветер настругивал бахромистый прибой. Пляж хранил следы, которые оставила побывавшая на нем толпа, большой ржавый мусорный бак был набит газетами и пластиковыми упаковками, разлетавшимися через край. По песку ходила большая неуклюжая чайка — оранжевые лапы, злой глаз, лютый клюв. С неба спустилась другая и, что-то высматривая, повисла против ветра на размашистых неподвижных крыльях в двух футах над песком. Объедки сэндвича. Пустая коробка из-под яиц. Чей-то свитер, полузасыпанный песком.