Тайна персидского обоза - читать онлайн книгу. Автор: Иван Любенко cтр.№ 56

— Возмутительно-с! — затряс от негодования головой Акинфий Иванович. — Безобразие-с!

— Да бог с ними, с купцами. Предлагаю выпить за здоровье и красоту присутствующих здесь дам, господа! — Шахманский поднял бокал.

— А вы, Аркадий, оказывается, левша? — весело поинтересовалась Альбина.

— Ну да, с самого детства. А что?

— Говорят, что все левши очень влюбчивы, а вы отчего-то до сих пор не женаты…

— Видимо, слишком часто влюбляется, — хохотнул Савраскин. — Итак, за вас, милые красавицы!

Но едва бокалы оторвались от стола, как из глубины аллеи раздался отчаянный женский вопль:

— Хозяйку убили!

Отдыхающие тотчас же повскакивали с мест и увидели выбежавшую из-за деревьев камеристку Загорской.

— Елизавету Родионовну… убили! — с надрывом прокричала она.

За столиками возникло замешательство. Первым пришел в себя Шахманский:

— Необходимо срочно перекрыть выход и послать за полицией!

— Это мы возьмем на себя! — Офицер поднялся из-за столика и вместе с сослуживцем бросился к выходу.

— Да что полиция… Тут нужен Клим Пантелеевич! — предложил Савраскин и крикнул вдогонку военным: — Господа! Николаевский проспект, тридцать восемь! Присяжный поверенный Ардашев…

Нюра, сотрясаясь в горьких рыданиях, бежала вниз по дорожке, а за ней под моросящим дождем, словно цыплята за квочкой, едва поспевали родственники. Первым начал отставать бывший действительный статский советник, а потом и Варенцов с Ивановской. Аллея казалась нескончаемой, и лишь Савраскин с Глафирой в компании Шахманского и Альбины Катарской поспевали за горничной. Минут через пять они наконец достигли поворота и увидели мокрую от дождя аллею и сидящую в инвалидном кресле Елизавету Родионовну. Старушка закрыла глаза и склонила голову набок. В ее правом ухе торчала окровавленная вязальная спица. На лице застыла каменная маска ужаса. Из носа сочилась кровяная струйка. Мокрая прядь седых волос выбилась из-под шляпки и прилипла к щеке. В руках она держала недоконченный шарфик. Шерстяной клубок, будто испугавшись нагрянувшей беды, укатился в траву. Загорская была мертва.

Глафира разрыдалась, и вместе с ней, казалось, плакал печальный, поникший под внезапным дождем Алафузовский сад.

— Третье убийство за неделю… Что за напасть? А? Ефим Андреевич? — следователь по важнейшим делам Кошкидько достал из кармана пачку папирос и пристально посмотрел на Поляничко.

— Вот уж правда злополучие на нашу голову! — Сыщик несколько раз обошел вокруг инвалидного кресла и спросил: — И все-таки, Глеб Парамонович, как вы думаете, почему душегубец нанес удар в правое ухо?

— Ответ напрашивается сам собой, — проявил инициативу Каширин, — потому что он леворукий.

— Молодец, Антон Филаретович! — похвалил подчиненного начальник сыскного отделения. — Тогда второй вопрос: кому из наследников выгодна эта смерть?

— А это мы чуть позже выясним, — вмешался Кошкидько, — когда Леечкин запротоколирует фамилии всех, кто в момент смертоубийства находился по эту сторону забора. Насколько я знаю, все сродственнички покойной как раз были здесь. И нам с ними придется побеседовать.

— Кстати, а вы не видели, куда это Клим Пантелеевич запропастился?

— Грибы собирает, — сострил Каширин, указывая в направлении песчаной дорожки. — Вон он, кругами бродит, будто вчерашний день ищет.

— Н-да, расстроен нынче адвокат… Таким я его давно не видел. Оно и понятно — переживает. — Поляничко сочувственно вздохнул, достал табакерку и хотел уже вознаградить себя щепоткой душистого табака, как на аллее показалась несущаяся во весь опор коляска. Из нее высыпались долговязый полицейский фотограф лет двадцати пяти и коренастый, словно дубовый бочонок, судебный медик.

Молодой человек разобрал треногу, достал пластины и произвел ряд необходимых, но едва ли понятных постороннему глазу манипуляций с фотографическим аппаратом иностранного производства. Он суетился, жег в воронке магний, беспрестанно накидывал на голову черную материю, менял местоположение, фотографировал и опять все начинал снова. Вскоре он устало опустился на ближайшую лавочку и проговорил:

— Все, Ефим Андреевич, закончил. Слава богу, дождик прекратился.

Теперь наступил черед доктора. Бывший земский врач Анатолий Францевич Наливайко с прошлого года был прикомандирован к полицейскому управлению и уже успел снискать уважение. Полицмейстер, сыскное отделение и весь следственный департамент, а также их многочисленные домочадцы — все беззастенчиво пользовались услугами доброго эскулапа. Окажись на его месте какой-нибудь доктор Шрейнер или Розенблюм, он уже давно сколотил бы состояние и на врачебные гонорары выстроил каменный особняк где-нибудь на Госпитальной улице. Но Анатолий Францевич мзды с сослуживцев не брал, а посидеть за накрытым столом не отказывался и потому все крепче привязывался к пагубной страсти. Вот и сейчас трясущимися руками он с трудом пытался делать пометки в засаленной записной книжке. Плохо отточенный карандаш царапал бумагу, оставляя рваные следы. По всему было видно, что медика мучило похмелье. Провозившись еще пару минут, он вытер тыльной стороной ладони пот со лба и заключил:

— Итак, господа, спица вошла почти на всю длину, раздробила черепные кости и затронула мозг. Носовое и ушное кровотечение служит весьма важным признаком повреждения внутренней части. Об этом же свидетельствует и наличие вытекшей спинномозговой жидкости. Смерть наступила мгновенно, примерно час назад. Вот, пожалуй, и все. Подробное освидетельствование будет готово к завтрашнему дню.

С неба упали крупные капли и тут же испарились, а вслед за ними пошла мелкая частая морось.

— Что ж, пора, — распорядился Поляничко. — Прошу… как-нибудь да разместимся. — И, обращаясь к Ардашеву, прокричал: — Клим Пантелеевич, вы с нами?

Получив отрицательный ответ, тронулся к смотровой площадке на коляске. Им навстречу прогромыхала больничная карета.

Санитары спешно погрузили труп, и вороные потянулись к главному въезду, оставив посреди аллеи осиротевшее инвалидное кресло.

Дождь усиливался, и тучи, как клочья изорванного ватного одеяла, заслонили собой небо, приближая появление серых, будто измазанных придорожной пылью сумерек.

Сгорбившись за полуразвалившимся письменным столом, спиной к входной двери сидел человек и что-то вырезал маленькими маникюрными ножницами. Он был настолько поглощен работой, что совершенно не обращал внимания ни на задорный девичий смех, ни на замысловатые соловьиные гаммы, доносящиеся с улицы. Пролетевшее чайкой ландо с офицерами и дамами в разноцветных шляпках все-таки заставило его выглянуть на свет божий. Он закурил и выпустил в окно струю дыма, согнав с занавески спящую моль.

«План почти удался, — мысленно заключил он. — Души двух безмозглых идиотов, натворивших уйму грехов, давно отправились в ад, а вот богомольная бабка, наверное, парит где-то на невесомом райском облачке и, усмехаясь, смотрит сверху. Да и пусть смотрит! Главное — получить сокровища, которые мне принадлежат по праву наследования. Да-да, именно так! — Человек встал, закурил папиросу и задумчиво посмотрел в окно. К дому подходил присяжный поверенный Ардашев. — А вот и непобедимый Клим Пантелеевич! Да вот только он все время отстает от меня на один шаг. И этого вполне достаточно, чтобы довести мой смелый замысел до конца. Кто бы мог подумать, что хваленый адвокат будет пропускать удар за ударом? Это вам, господин бывший коллежский советник, не узколобых азиатов вокруг пальца обводить! Тут игра безжалостная, и за ошибку расплачиваются человеческими жизнями! Что ж, и моя судьба на кону. Я сам сделал этот выбор, и путь свой, как бы он ни был тернист, я пройду до конца. Вы уж не сомневайтесь, достопочтенный господин присяжный поверенный. Если бы вы знали, что такое жить в нищете, испытывать постоянное чувство голода и видеть заплаканные глаза матери! Да в чем же она, скажите, была виновата? В том, что в отчаянии вышла за первого встречного — за церковного дьяка? А может, грешна моя бабка, которая до замужества носила фамилию посмертно опозоренного дезертирством отца и сохранила для меня старую серебряную пуговицу — единственное напоминание о ее пропавшем родителе? Или, быть может, я повинен в том, что на меня всегда свысока смотрели купеческие дети и презрительно дразнили дьячковским голодранцем? Ах, если бы вы знали, сытый и довольный Клим Пантелеевич, сколько страданий выпало на долю моих предков, вынужденных скитаться по России-матушке, чтобы смыть с себя несуществующий позор семьи предателя! Мало того что сгубили кормильца, так еще и пенсии лишили! Надо же, выдумали галиматью: поручик Рахманов — тайный осведомитель султана Махмуда! Тьфу! Даже произносить противно! Вон он, ваш турецкий лазутчик, проспал под Соборной горой восемьдесят с лишним лет… Так нет! Все равно разбередили покойника и давай его косточки пересчитывать! Ничего, за него я уже поквитался… А старухе я в конце разговора прямо так и сказал: «А знаете, — говорю, — уважаемая Елизавета Родионовна, кто перед вами стоит? Я правнук поручика Рахманова, заживо погребенного в подземельях крепости! А ваш отец — полковник Игнатьев — наверняка повинен в смерти моего прадеда, и потому род ваш проклят до седьмого колена! И тень убитого предка будет преследовать вас до тех пор, пока его косточки не отпоют в церкви и не похоронят по православному обряду. Вот и ваш черед настал». А бабка смотрит на меня и так спокойно говорит: «Букашка ты злобная. Прадед твой, выходит, был вором, а ты еще и душегуб. И если суждено мне умереть, то и на том свете я буду Господа просить, чтобы настигла тебя, ирода, кара небесная!» Я тут же выхватил из ее рук вязальную спицу, развернул инвалидную коляску и вогнал ей в ухо длинный кусок металла! И слава богу, что в правое. Это был мой козырной король. А теперь вот пришло время и туза пикового выбрасывать. Жаль, что приходится делать это раньше времени. Но ничего! Зато как я облегчил душу! Будто святому Николаю-угоднику покаялся! Да ведь я и не убивал ее, а лишь ускорил естественный биологический процесс!» — усмехнувшись собственному цинизму, мужчина сел за стол, взял ножницы и продолжил вырезать из газеты нужные буквы. Но руки не слушались, противно дрожали студнем, и сердце, разбуженное тревожными мыслями, все никак не хотело угомониться и, кажется, стучало у самого горла. Он прикурил новую папиросу, нервно сглотнул слюну и опять подошел к окну. События последних дней вставали перед глазами яркими живыми картинами: