Что думал про всё это сам вождь, я ведать не ведала. Не моё
дело, да, правду молвить, я старалась пореже являться ему на глаза.
Боевые корабли Мстивоя Ломаного зимовали внутри крепости, в
особых клетях. Ухоженные, славные корабли. Мореходы уже начинали их беспокоить,
подмазывать варёной смолой, проверять волосяные шнуры между досками. Вскроется
Нево, их спустят на воду, и мы сядем грести. Потом вождь затеет поход, пожелает
разведать, как там живут на севере и на юге, поблизости и вдали. Может,
заглянет в наши места. А появятся с моря разбойничьи лодьи под полосатыми
парусами, захотят пройти Сувяр-рекой на восток – он их не пустит. А если на тех
кораблях придут к нам датчане, случится лютая битва, и над воротами Нетадуна
прибавится черепов. А в дружинной избе на время станет просторней. И первыми,
конечно, погибнут неопытные новые кмети. Может быть, среди них назовут и меня.
Я всё чаще задумывалась, как это я замахнусь убить человека.
И как это другой человек занесёт руку отнять мою жизнь. Я пришла в Нета-дун, я
пыталась стать воином вовсе не потому, что мне нравилась кровь и голос стрелы,
бьющей в живое. Да что объяснять, я, по-моему, довольно уже говорила, умный
поймёт.
Я наловчилась драться – парни-ровесники меня обходили,
предпочитая возиться между собой. Старые гридни порой приходили размяться,
помучить нас, молодых, и мяли как следует, а мне казалось – вполсилы. Я дважды
вывихивала левую кисть, приучаясь драться мечом, но Славомир больше не сыпал
едкими шуточками, гоняя меня вдоль забрала, туда и сюда. А Хаген удовлетворённо
кивал, добавляя песочку в мешки, которые я держала в вытянутых руках.
…Всё так, но здесь мы играли, а в бою будут стараться убить.
Я пыталась представить, как это случится. Лучших воинов и
самого воеводу пятнали страшные шрамы, и каждый шрам был когда-то живой,
стонущей болью. Меня однажды схватил за ногу волк, вспорол меховые штаны. Двое
корелов, приведённые Молчаном, на руках отнесли к себе в дом, зашили бедро. Я
натерпелась тогда, думала – до старости хватит. Теперь понимала: в бою будет во
сто раз больней и страшней. Вопьётся железо, разрубит кости топор, занесённый
беспощадным врагом… отлетит прочь рука, только что убиравшая волосы за ухо,
покатится незнакомым обрубком, никогда больше не шевельнёт ловкими послушными
пальцами… Или нога в новеньком сапоге, как у Плотицы, когда его ударили под
щит. Ссекут голову с плеч – буду я ещё что-нибудь понимать, когда мой затылок
легко стукнет о доски, метнёт по палубе косу, так никем и не расплетённую?.. А
в плен возьмут и распознают, что девка?..
А будет судьба, и я кого-нибудь уложу перед тем, как свалят
меня.
Я стреляла зверей, но они не сердились. Я знала. Я била без
промаха: звериные души легко возносились в ирий, и Дочь с Матерью скоро дарили
им новую плоть, позволяли опять родиться в тёплом гнезде… А человек? Мне
снились жуткие сны: я разила мечом, и поникал наземь зарубленный, и, падая, всё
не сводил с меня глаз, уже полных чего-то, неведомого живым…
Мой побратим сознался потом – и его язвило подобное. Не
выходило у нас посмотреть неведомый мир и новых людей, не заплатив жестокой
цены. Нам обоим казалось: от девяти копий мы, помолясь, увернёмся. И в святой
храмине, принимая на тело огненное Соколиное Знамя, уж как-нибудь не оплошаем.
А вот пробежать по тёмному лесу да первому встречному, не щадя и не слушая
жалоб, выпустить кровь…
Не обагрив меча, не видать воинского достоинства. Но,
добившись его, не потерять бы иного, неназванного и неоценимого… Того, что всё
ещё несло меня через жемчужное море, не позволяло душе обрасти шершавой корой…
Славомир, брат вождя, был на все руки умелец. Облюбовал
уголок в корабельном сарае, затеял новую лодку. Звал меня посмотреть. Половина
девок в деревне от зависти умерла бы, а я – не пошла. Честно молвить, боялась я
лишний раз ему улыбнуться. Присватается ещё. Я же помнила, как он сам рассуждал
про колышки и серебро.
Славомир обшил лодку тонкими досочками, осмолил и оклеил
полосами берёсты. Вытесал вёсла и велел мне примериться: не слишком ли тяжелы.
На всех кораблях были лодки, и не по одной… Зачем лишняя?
Славомир приладил уключины, вырезанные из крепких корней, в одной руке вынес
лодочку из сарая и хлопнул ладонью сперва её по гладкому боку, потом – меня по
спине:
– Володей, Зимка! Лето придёт, станешь рыбку ловить,
меня угощать!
Помню, я лепетала какие-то слова, благодарила варяга… А саму
так и жгло нехорошим стыдом оттого, что не был он Тем, кого я всегда жду.
Баснь четвёртая. Соколиное знамя
1
Прекрасен и страшен день Посвящения!.. Мы, отроки, мучились
ожиданием и в то же время не прочь были бы подальше его отодвинуть. Боялись
все, боялась и я, но мой страх был другим. Парни трусили тяжкого испытания, я
же предвидела – уготовит мне вождь что-нибудь. Чтобы ещё год сидела в молодших,
стирала порты и прислуживала за столом. А повезёт – совсем ушла из дружины. Он
ведь и к отрочеству едва меня допустил. И ему дела нет, если мне из Нета-дуна
некуда уходить… Минули весенние праздники Рожаниц и Ярилы, прилетели на
вскрывшиеся озёра звонкоголосые птицы, высох и побелел на святом дереве череп
жертвенного оленя. Зазеленели нежные листья, недолго осталось ждать первой
летней грозы… И как та тишина перед грозой, пало в гриднице ожидание. Всех враз
не испытывают; вот мы и силились угадать, кто окажется первым. Быть первым
никому не хотелось. Всегда лучше взглянуть, как оно выйдет с другим, освоиться,
примерить к себе. Первому не на кого оглядываться, он торит лыжню, ему трудней
всемеро.
Мы трепетали, но всё началось совсем буднично, однажды перед
вечерей. Вместо того чтобы по обыкновению ломать хлеб, вождь позвал:
– Ярун! Андом сын Линду из рода Чирка, поди-ка сюда.
Я увидела, как подобрался Славомир… В дружинном родстве мой
охотник был ему пасынком. Осрамится – будет пятно и на усыновившем… Велета,
наоборот, выпрямилась горделиво, глаза заблестели. Она верила беспредельно, той
верой, что крепче всякого знания. За Яруна не надо будет стыдиться. А опояшут
его – сей же час об руку ударят челом вождю. Теперь я думаю, вождь это знал и
не наугад избрал парня первым. Кому великая честь, с того немало и спросится.
Побратим сунул мне деревянное блюдо, которое нёс, отчаянно
глянул в глаза… отряхнул руки и пошёл. Я успела незаметно пхнуть его кулаком. В
счастии и беде – он здесь не один.
Он встал перед высоким столом, стройный, широкоплечий,
льняные кудри копной – половина бы отроков столь удалась. Будет воин, какими
всякий вождь честен. Я любовалась.
– Ты, Ярун, – начал вождь, – знаешь ли, что
не должен оставить дома родни? Никто не должен мстить за тебя, если погибнешь,
и отвечать за убитых тобой – только ходящие на моих кораблях. Знаешь ты это?
– Знаю! – отмолвил мой побратим. И добавил с едва
заметным смущением: – Я у матери отпросился. Тогда летом. Совсем отпросился,
меня там больше не ждут.