Белые лодьи - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Афиногенов cтр.№ 99

Светлан, чтобы загладить промах, произнёс:

— Было бы хорошо, если бы на другом колу торчала и голова Чернодлава… Только я, Вышата, хочу и о деле поговорить… У нас смола кончается…

— Светлан, о деле давай завтра.

— Да как завтра, Вышата?! Мы уж начинаем конопатить и смолить самую большую лодью Аскольда… И опять же — кленовые доски, из чего делаем весла, тоже на исходе…

— Ладно, смолу вам завтра завезут… С утра. А вот с кленовыми досками хуже, пускай тогда на весла ясеневые или буковые.

— Добро. Ну тогда бывай, воевода, вон уж и мои молодцы возвращаются. Да только смотри, пожгли все факелы, а это столько светильников! — снова, не удержавшись, проворчал Светлан и шлёпнул по затылку пробегавшего мимо внука.

— Ты чего дерёшься, дедунь? — выказал недовольство Марко.

— А ничего… Спать нужно, завтра ни свет ни заря на работу, а вы бегаете по ночам. — Дед прошёл внутрь спального помещения и нарочито мешкотно [136], с кряхтеньем забрался за нары.

Вскоре раздался дружный мужской храп. Но не спалось Лагиру. Давеча на берегу он увидел Живану, и сердце его, как и в прошлый раз, куда-то провалилось глубоко вниз, а потом стремительно взметнулось к звёздам…

…Когда Лагир на вымоле впервые встретил старую женщину, которую звали бабкой Млавой, он искренне удивился: от бывалых корабельщиков он уже знал, что в местах, где строят лодьи, женщинам, собакам и кошкам находиться нельзя. А уж когда закладывается киль корабля, то их и вовсе поблизости быть не должно: в собак и кошек превращались ведьмы, которые могли сглазить судно. А женщина к тому же вдруг возьмёт да и обольёт простоквашей кокору, судно тогда во время плавания «закиснет» и даст течь…

А вот если мастерится остов лодьи и закричит петух, то корабельщики от радости начинают плясать, ведь крик этой домашней птицы рассеивает волшебные чары и поэтому является желанным предзнаменованием. И Лагир, пришедши работать на вымол, поначалу немало удивлялся разной расцветки петухам, важно расхаживающим среди свежих стружек и щепок и ковыряющимся в земле, чтоб достать червяка.

— А что на вымоле делает бабка Млава? И почему ей разрешено здесь находиться? — спросил тогда алан у своих товарищей.

— Э-э, брат, — ответили корабельщики, — Млава… Глаз её судну не токмо не помеха, наоборот, придаёт ему крепость. Уже проверено. А живёт она с внучкой Живаной. Мужа её давно нет на свете, сын с Вышатой ходил в походы за пороги и погиб от руки печенега, невестка — мать Живаны — умерла… Умерла с горя, очень любила она своего мужа. Воевода, памятуя о своём друге, мать и дочку его не оставил в беде, взял их сюда жить и работать… И вот какие у них добрые руки, Лагир, скоро сам испытаешь, немного осталось…

Загадали алану загадку корабельщики, а ответа не дали на неё, жди, мол, сам всё скоро узнаешь…

Терпеливо ждал Лагир. Наступил субботний день, собрались все в баню. Тогда-то и познал алан доброту и умение рук бабушки и внучки, когда, посвежевший, скинувший с себя несколько, казалось, лет, став юным душой и телом, вышел из бани. Сказали ему, что топили её, грели воду и разводили хлебным на малине квасом Живана и её бабушка Млава.

Вечером того же субботнего дня Лагир столкнулся с Живаной нос к носу: он понёс в клеть деревянные корытца с красками и кистями, а там внучка Млавы подметала пол. Была она в рабочей одежонке, босая, с веником в руке. Выпрямилась, чтобы пропустить алана. И он увидел девушку несравненной красоты: голубые, опушённые черными ресницами глаза, высокий, чистый лоб, маленький ротик и чуть заметные ямочки на щеках, длинная, лебединая шея, толстая, в руку, русая коса до пят, высокая грудь и тонкая талия. Алан опешил и встал лодейной щеглой.

— Надо, так быстрее проходи, — сказала с улыбкой девушка. — Видишь, мне некогда…

— А… А… Да, да… Сейчас. Вот корытца с красками поставлю, — пробормотал Лагир. Оставил краски и, вышедши на улицу, поплёлся к одноэтажному дому, где уже корабельщики к столам, составленным у дверей, тащили мёд и закуску.

«Пить будут… Песни петь… Скоморохов позовут…» — непроизвольно про себя отметил Лагир. Сам он к хмельному не притрагивался. Во время попоек уходил на берег Почайны или Днепра и смотрел на их воды, катившиеся вдаль, на солнце, садившееся за лес; в такие минуты одиночество подступало к нему со всех сторон — и тогда ему хотелось, как в детстве, уткнуться лбом в материнские ладони.

На другой день, сидя вот так на берегу Почайны, возле остова корабля, он подумал о том, что и Живане, наверное, тоже хочется материнской ласки… Конечно, она не одна, с ней бабушка. Но разве бабушка может заменить маму?!

С тех пор о Живане Лагир стал думать постоянно.

И вот сегодняшняя встреча.

Лагир даже коснулся руки Живаны, когда прыгали через костёр. Пролетая огонь, алан опалил ресницы. Но ему показалось, что сделала это кровь его, бросившаяся к щекам.

Не спится сегодня, и всё!.. Никита выводит носом рулады, хоть уши затыкай.

Лагир лежал с открытыми глазами, долго лежал. Выглянул в окно: уже с рассветной стороны небо стало бледнеть, посинели, потом приобрели цвет лилий облака, — алан поднялся и пошёл к выходу. Сон не идёт, и насиловать себя не имеет смысла.

Решил искупаться и направился к берегу Почайны. От реки поднимался туман, луговые травы блестели росой, в недалёком болотном озере перекликались кулики. По пути встретились две цапли, которые, стоя на одной ноге, дремали.

Но прошло какое-то время, и природа ожила: небо над Замковой горой побагровело, в ближней роще затенькали и защебетали мелкие птахи, встрепенулись цапли и подняли головы, и вдали, в густом лесу, в последний раз ухнул филин и замолк, но зато закуковала кукушка.

«Кукушка, кукушка, сколько лет мне жить на этой земле?» — мысленно обратился Лагир к лесной птице и вытянул пальцы рук, чтобы с каждым криком загнуть их по очереди. Но вдруг замолкла кукушка, и у алана побежали по телу мурашки…

Зато, когда снова раздалось «ку-ку», оно стало так часто повторяться, что Лагир с досады плюнул и вскоре совсем забыл о нём.

В том месте, которое облюбовал алан, берег был крутой, с высокой травой.

Алан снял штаны и рубаху и кинулся вниз головой в воду. Удачно вошёл в неё, почти не взмётывая брызг. Вынырнул у другого берега, раздёрнув плечами стебли кувшинок. Некоторые из них так и остались лежать у него на шее.

Лагир плавал и любовался чистой рекой, такой прозрачной, что виделось её песчаное дно, серебристо снующая плотва, резво кидающиеся за ней щуки.

И было интересно наблюдать за игрою красок внутри речного водоёма: по мере того как поднималось солнце, он приобретал нежный, трепетный рубиновый свет, и тогда плотвицы превращались в загадочных красных рыбок, песок на дне отчего-то темнел, и на белых лепестках кувшинок переливались медовые капли.