Сибирский кавалер - читать онлайн книгу. Автор: Борис Климычев cтр.№ 82

Навьючили лошадей и свободных взнуздали, чтобы перемену иметь. Поскольку на окраине жили, так удалось выбраться незаметно. Агафья и Петюшку с собой взяла:

— Был ты царем гороховым, будешь теперь царевичем Барбаканским…

Тропы в горах узкие, у баб лазать по ним привычки нет. Спешились, минуты не прошло, вскрикнула Дашка. Бледная стоит, шепчет:

— Змея меня укусила.

Оглядели Дашку, так и есть, ногу прокусила змея проклятущая, а куда делась — кто знает?

Дальше до Барбакана Дарью пришлось, где волоком волочь, где на лошади в седле придерживать, чтобы не свалилась.

Григорий баб поругал, надо было ногу перевязать, яд отсосать, кинжалом разрезав ранку.

Принес свой мешочек с травами. Перенос-трава собой мала, цвета ворона, стручки с семенем. Развел траву и корень в вине, другую траву вскипятил в воде. Стал одной травой Дашке ногу мазать, другой травой поил свою банную зазнобу. Да все с приговором:

— Змея Медяница! Зачем ты кусаешь добрых людей? Бери своих теток, сестер и дядей, и змей забери и родных и чужих, да жала повытащи ныне у них, и вынь свое жало из Дарьи моей, не то напущу целу груду камней. Не вытащишь жало, тебя я сожгу и пепел развею на дальнем лугу.

— Какова была змея? — спрашивает Григорий Дарью. — Не заметила?

— Как бы черна сильно, да в крапинку, а глаза под пленкой, как под рыбьим пузырем. Кольцо — в кольце, кольцо — в кольце. И как я в те глаза посмотрела, увидела как бы ход круглый, идущий прямо на небо, а там ангелы прекрасные хором поют. Больше ничего и не помню.

— Хватит и этого, — сказал Григорий, — через змею к ангелам никогда не придешь…

И — как в воду глядел. Кто-то стал ловушки с рыбой из реки по ночам вынимать. Была на заимке пара овец — и тех утащили. Так шкуру неподалеку с головой нашли.

Велел Григорий мужикам спать с оружием, по ночам стали дозоры ставить. И услыхали дозорные, как кто-то избушку, где меха лежали, обошел, да с двери пробует замок снять.

Крикнули дозорщики «караул!» да кинулись к избе, а из-за нее выскочили черные, лохматые, серые, рогатые и вопиют:

— Р-рья! Р-рья! Р-рья!

Страшно! Лесовики, лешие. Глаза отводят. В такого и стрелять пулей бесполезно. Он ее зубами ловит. Надо медную пулю, заговоренную, тогда — да, можно и духа убить, а так — нет, сам с жизнью простишься, или с ума сведут. Дозорщиками были тогда Холстинин да Грамаш, затарабанили в окна:

— Помогите! Бесы! Лохматые! Саблей рубим — не рубится!

Выскочил Григорий без штанов, с Дарьей лежал, от змеиных укусов ее долечивал, бежит, сам косматый, голый, а в руках — ничего нет.

Догнал одного лохматого, перекрестился, ухватил его за руки, за ноги, и — боком об баньку. Лохматый пикнул, засипел и зловонное облако выдохнул из себя, аж волосы опалило мужикам. Бадубайка из пищальки ударил огнем. Завизжали окаянные, через тын и дыры стали сигать. А один кровью капал.

Григорий разъярен, вилы с назьмов вытащил:

— В лесу и медведь костоправ! Я вас выправлю!

Один серый плюнул себе через правое плечо и, втянув голову в плечи, заговорил человеческим голосом:

— Не губи душеньку! Мы думали, тут люди живут, а оно вон чё!

— А чего ж, не люди разве?

— Да сверху ты обличьем немного с человеком схож, а сам весь в шерсти, коль не дьявол — кто ж?

— Одного спросили: отчего глуп, а он ответил, де вода у нас такая. Я православный, а вот ты что за оборотень? — строго спросил Григорий.

— Нетчики мы. Ушли с Руси за Камень. Сам знаешь, царь-батюшка велел казнить за воровство только на Руси. За Камень уйдешь — вина прощена. Нас могут только лишь к пашне али к заводу приписать. А мы работой всякой тяготимся, не приучены, ни на царя, ни на барина, ни на монахов горб гнуть не хотим. Нигде нас в бумагах нет, не записаны, потому нас и нетчиками зовут. В нетях ходим. Еще порой серозипунниками кличут, зипунишки-то старые, драные. Обносились.

Григорий протер глаза:

— Похоже, правда, что не черти, только мелкие вы, да и грязью заросли. Грязь с вошью с вас соскрести, так и людьми станете. По ошибке, видать, загубили одного.

— Да, Ярошка не жилец, искровился, и Дружинку ты о баньку расшиб. А вот Яремка, Мемейка да я, Якушка, живы пока, слава тебе господи!

— По чужим амбарам шарить, так и с остальных дух выбьют.

— Нас, нетчиков, бывало, ватага в сто человек собиралась. Шорцев да телесов грабили, а не только, что мелкое что. Да мы от ватаги отбились. Нам лишь бы поесть…

— Я же говорю — мелочь вы. Да ладно, живите в Барбакане. До утра в амбаре. А уж побанитесь, чистое белье оденете, тогда будете жить в избе. А если, что не по мне — запорю, я хоть не царь-батюшка, а в этой заимке для вас старше царя. И вином, едой обласкаю, и бабу дам, а не будете слушать — шкуру спущу.

И пошел голый царь к болезной Дашке, а «духи» в сарай потащились.

Наутро оказалось — все живы, и ушибленный о баньку, и Бадубайкой подстреленный. Всех отмыли, всех своими травками Григорий подлечил. Стали люди как люди. Правда, ростом мелковаты. Но — ничё.

А Якушка великий затейник хоть сказки говорить, хоть рожи строить, хоть глаза отводить. Был в Руси он петрушечником. Его за то и били там кнутом. Сбежал за Камень, а то по указу Федора Михайловича в тюрьму хотели сдать. Бывало бабы попросят:

— Якушка, сказку!

Он начинает:

— У хозяина сад, в саду виноград, ворона летает, ягодки ворует. Мужик взял колоду, налил в её воду, ворона летела, в ту воду села, торбалась, торбалась, выторбалась. Сохла, сохла, высохла. Взмахнула крылом, ушиб её лом, упала в колоду, в холодную воду. Торбалась, торбалась, выторбалась. Мокла, сохла…

И не было этой сказке конца. Заводил Якушка другую сказку и той тоже конца не оказывалось. Смешил всех присловьями разными.

Бабы на заимке помаленьку хозяйство вели, мужики избы ставили, лодки строили, охотились, рыбу ловили. А в Томе гулял красноперый хариус, остроносая стерлядка сигала и ходили жирная нельма да благородный осетр.

Барбаканцы коптили мясо и рыбу впрок, каждый свой выполнял урок. И шли от неволи сюда и тоски беглые женки, волхвы, казаки, и уползали сюда, как ужи, от неудобства, от злобы и лжи. Везли инородцы меха свои лучшие, везли и сыры золотые, пахучие, ибо за все тут платили сполна женскою лаской и чаркой вина.

Стало на заимке больше трех десятков людей, жили получше, чем в неведомом беловодском царстве-государстве, о котором на базарах бывало волхвы распевали. Все спали со всеми. Ели все из одной огромной общей миски. Но первый кус всегда был Григорию да двум его женкам, Агафье да Дашке. А Петька, единственный на Барбакане ребёнок, обласкан был более, чем какой-либо иной мальчик на земле. И говорил своим барбаканцам и барбаканкам Григорий таковы слова: