Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Макмиллан cтр.№ 57

В январе 1898 г., когда эта история уже начала привлекать общественный интерес, Эстерхази предстал перед военным судом и был… оправдан. Два дня спустя великий писатель Эмиль Золя опубликовал свое знаменитое письмо «Я обвиняю» («J'Accuse»), которое было обращено к любвеобильному президенту Феликсу Фору и в котором Золя излагал факты первоначального дела, обвиняя армию и правительство в постыдной попытке сокрытия истины. Он также обвинил противников Дрейфуса в том, что они использовали еврейское происхождение офицера для возбуждения в обществе волны антисемитизма. Наконец, как писал Золя, все эти деяния подрывали основы республиканских свобод и государственности. Он дерзко заявлял, что теперь ожидает клеветнических обвинений уже и в свой собственный адрес, – и оказался прав, хотя в правительстве все же начали испытывать некоторые опасения. Золя в итоге предстал перед судом по обвинению в оскорблении французской армии, но бежал в Англию еще до того, как его смогли бросить в тюрьму.

К этому моменту все дело уже разрослось до масштабов серьезного политического кризиса, и французское общество разделилось на сторонников Дрейфуса – так называемых «дрейфусаров» – и его противников, «антидрейфусаров». Радикалы, либералы, рес публиканцы и антиклерикалы (пересекающиеся категории граждан), как правило, примыкали к первой группе, а роялисты, консерваторы, антисемиты, верующие и сторонники армии – ко второй. Но все, конечно, было не так просто: родственники, друзья и коллеги также порой оказывались по разные стороны баррикад. Британский журналист и предприниматель Томас Баркли писал: «В течение этих пяти лет настоящая война велась в газетах, в судах, в концертных залах, церквах и даже на улицах» [389] . Один семейный обед закончился судебным делом, когда зять-антидрейфусар ударил свою тещу, которая стояла за Дрейфуса. Его жена подала на развод. Среди художников дрейфусарами были Писарро и Моне, а Дега и Сезанн считали Дрейфуса виновным. Редакция одного журнала, посвященного велосипедам, тоже раскололась, и антидрейфусары покинули ее, основав собственный журнал, уже автомобильный. В феврале 1899 г. Поль Дерулед – правый радикал и широко известный антидрейфусар – попытался осуществить переворот против Эмиля Лубе, который был на стороне осужденного и как раз стал президентом Франции после смерти Феликса Фора. Дерулед был больше агитатором, нежели лидером, и его замысел провалился. Однако тем же летом только шляпа спасла Лубе от удара тростью, который он получил от одного антидрейфусара во время скачек на парижском ипподроме [390] .

Хотя умеренные сторонники обеих партий и беспокоились из-за того, как вся эта история повлияет на будущее республики, дело никак не удавалось спустить на тормозах. В 1899 г. Пикара освободили из тюрьмы, Дрейфус возвратился с Чертова острова, чтобы повторно предстать перед военным судом. Страсти вокруг этого дела кипели настолько бурно, что на адвоката Дрейфуса даже было совершено покушение, – при этом консервативно настроенные прохожие в городе Ренн отказались помогать пострадавшему, а стрелка так и не поймали. Дрейфусары, со своей стороны, мрачно рассуждали о заговоре правых. Хотя в этот раз мнения судей и разделились, Дрейфуса все равно признали виновным, но со смягчающими обстоятельствами. Сам вердикт суда и итоговое помилование Дрейфуса президентом не удовлетворили ни сторонников Дрейфуса, ни его противников. Офицер требовал еще одного процесса, который состоялся в 1906 г. Кассационный суд аннулировал прежний вердикт, после чего Дрейфуса, как и Пикара, восстановили в армии. Последний погиб в январе 1914 г. в результате несчастного случая на охоте, а сам Дрейфус, вышедший было в отставку, вернулся в армию и поучаствовал в Великой войне. Он умер в 1935 г.

К всеобщему удивлению, Третья республика пережила это испытание. Она была прочнее, чем выглядела, и ей прибавляло устойчивости то, что большинство французов, несмотря на все свои разногласия, не желали рисковать началом еще одной гражданской войны. Кроме того, в государстве имелось больше преемственности, чем это могло показаться со стороны, – хотя правительства и менялись с калейдоскопической быстротой, в их составе раз за разом появлялись знакомые имена. Когда Жоржа Клемансо, журналиста и яростного радикала, который и сам несколько раз занимал государственные должности как до войны, так и во время ее, обвинили в том, что он стал профессиональным разрушителем правительств, то он ответил: «Я скинул лишь одно – они все одинаковые» [391] . Преемственность укреплялась и стараниями гражданских чиновников, которые приобрели значительный вес в условиях, когда правительства были неустойчивы и то и дело менялись.

На набережной д'Орсе, где располагалось французское министерство иностранных дел, господствовало презрительное отношение к политикам, и французские дипломаты за границей вполне разделяли его. Сотрудники министерства неохотно шли у политиков на поводу, а министры, со своей стороны, обычно мало интересовались дипломатией – или занимали должность в течение времени столь короткого, что и не могли успеть разобраться в своей работе. Французский парламент также не утруждал себя надзором над внешней политикой, так как депутаты были по большей части поглощены борьбой за новые должности и политическими интригами [392] . Парламентская комиссия, ответственная за международные дела и колонии, работала вяло и неэффективно. Она могла, конечно, запросить из министерства какие-нибудь документы или даже договориться о встрече с министром, но в случае отказа (что бывало часто) ничего не могла предпринять. Французский политик и видный дрейфусар Жозеф Рейнах жаловался английскому послу: «В комиссии сорок четыре члена, и все они много болтают. Они пересказывают конфиденциальные сведения женам, любовницам и близким друзьям, которые, в свою очередь, разносят их еще дальше» [393] . Французская пресса обычно пользовалась большим влиянием, чем парламент, и была лучше информирована. Поскольку почти половина министров иностранных дел Третьей республики сами в тот или иной момент своей жизни были журналистами, то они отлично понимали, насколько полезной (или опасной) может оказаться пресса.

Однако «дело Дрейфуса» все же причинило существенный ущерб. Прежние противоречия французского общества только усилились и укрепились за счет новых взаимных обид. На правом фланге многие дополнительно укрепились в своем презрении к республиканским и либеральным ценностям, но и «слева» неприязнь к консервативным традициям, религии и армии только возросла. Радикалы использовали это дело для того, чтобы поставить под контроль армию, в которой они ошибочно видели лишь гнездо консерватизма и убежище для неприкаянных аристократов. Офицеров, которых подозревали в отсутствии республиканских взглядов, постепенно изгоняли со службы, а карьеры (особенно применительно к высшим постам военной иерархии) вскоре стали зависеть от политических рекомендация и связей. В результате боевой дух страдал, а престиж армии все больше падал. Респектабельные семьи в массе своей не желали посылать своих сыновей в армию. За десять лет перед Великой войной резко снизились количество и качество претендентов на офицерские звания. В 1907 г. Адольф Мессими, будущий военный министр, еще был одним из самых радикальных критиков армейских порядков. Выступая в парламенте, он заявил, что практически всем офицерам не хватает даже самого базового образования. Конечно, армия не особенно старалась исправить этот огрех. Программа подготовки офицеров, даже тех, кому предстояло служить в Генеральном штабе, была непоследовательной, устаревшей и составленной наспех. Более того, армия слишком часто вознаграждала конформизм и обходила вниманием настоящие таланты. Накануне войны французская армия была слишком бюрократизированной, дурно управлялась и неприязненно относилась к новым идеям и методам. Генерал Эмиль Цурлинден, один из самых принципиальных военных, пытавшихся, но не сумевших разумно разрешить «дело Дрейфуса», писал по этому поводу: «Демократии вечно пребывают в тревоге. Они склонны с подозрением относиться к тем людям, которые в силу обстоятельств и из-за своего таланта привлекают к себе внимание. И дело тут не в том, что демократия не способна оценить качества и заслуги подобных лиц, – просто она дрожит за свои республиканские учреждения» [394] .