— Была ты там, знаю. Девки сказывали. Сонька платье мое
туда унесла зашивать... дура, кто ее просил!.. — Броня Екатерины на миг
дала трещину, но только на миг. — Из карманчика выпал... вещица одна
выпала. Девки божились, что не трогали, а Матрешка вспомнила, как ты что-то с
полу подбирала. Отдай.
— Какая же это вещица?
Екатерина раздула ноздри:
— У тебя она или нет?
— Как я могу сказать, коли не знаю, что ты потеряла?
Ну, в самом деле, подобрала я в девичьей кое-что. А вдруг ты вовсе не это
ищешь?
Княжна прищурилась:
— Хорошо, скажу. Я ищу флакон из розовой яшмы. Крышечка
на нем золотая, лай сам флакон цены необыкновенной. Смотри, не отдашь доброй
волею — кликну людей. Обыщут тебя, найдут — воровкой ославят.
— Меня ли одну? — легко повела плечами
Даша. — Как бы тебя заодно со мной воровкою-то не ославили!
— Это еще почему?! — вспыхнула княжна.
— Будто не знаешь. Флакончик-то не твой. Был он спрятан
в поясе испанского курьера, а ты.
— Какой еще пояс? — резко, холодно прервала
Екатерина. — Я его нашла! В лесу нашла, понятно? Откуда мне знать, чей он?
— Зато ты знаешь, что в нем, — спокойно кивнула
Даша... и на миг ей стало жаль высокомерную княжну, раскрасневшееся от волнения
лицо которой вмиг обесцветилось до меловой бледности.
— Что в нем? — Голос Екатерины задрожал. — А
что в нем особенного? Жидкость какая-то...
— Какая-то? — Даша слабо усмехнулась. —
Какая-то, говоришь? Ну так ты у Стельки спроси, какая она. Или у меня.
Спросишь?
Теперь не только лицо Екатерины побелело — чудилось, даже
синие глаза вылиняли до бледной голубизны. Несколько мгновений она молчала,
силилась совладать с прыгающими губами. И опять на помощь ей пришло
высокомерие, уверенность в своем праве совершить все, что угодно, любой
поступок, пусть он даже станет причиною гибели другого человека, лишь бы
послужил во благо ей, княжне Екатерине Долгорукой! Опять пришла на помощь
убежденность в тупости окружающих, в их неспособности думать, чувствовать,
страдать, а главное, в ее праве причинять им любые страдания.
— Что ты мелешь? — выговорила она с усилием, но
твердо. — Тебе никто не поверит!
— Довольно, что ты веришь, — слабо улыбнулась Даша
и двинулась к двери, но Екатерина одним прыжком опередила ее:
— Отдай, говорю тебе, что взяла! Это не твое!
— Ты тоже взяла чужое, — мягко уклонилась от ее
напряженного взгляда Даша.
— Что я взяла? Что?! Даша слабо вздохнула:
— Сорочку мою. С петушками и крестиками. Сорочку мою
девичью...
И беспрепятственно вышла в дверь, от которой вяло, будто
неживая, откачнулась княжна Екатерина Долгорукая.
Государыня-невеста.
Октябрь 1729 года
— Итак, дальнейшее ожидание бессмысленно, Алекс. Теперь
уже ясно, что ваш груз утрачен навсегда.
— Увы, это так. Более того, в последнее время я был
прикован к постели и не мог даже выведывать, вынюхивать и шпионить за де Лириа
в той степени, в какой бы от меня требовалось.
— Как вы сказали? Выведывать, вынюхивать и... Ха-ха-ха!
До чего же вы злопамятны, сударь!
— Память у меня действительно хорошая. Правда, иногда
она меня все-таки подводит. Не откажете в дружеской услуге? Не поможете ее
освежить?
— Что именно я должен помочь вам вспомнить?
— А вот что. Еще там, в Лондоне, когда вы удостоили
меня чести вступить в ложу...
— И сделал я это напрасно, — перебил Кейт. —
Именно честь, оказанную вам, вы и не смогли сберечь!
— Пусть так, — покладисто кивнул Алекс. —
Хотя случившееся со мной происходило не по моей злой воле, а по стечению
неблагоприятных обстоятельств. И отрицать это не стоит, если вести речь о
справедливом суде. Но забудем о справедливости. Я, собственно, о другом. Итак,
в Лондоне вы вели речь о бывшем русском царе. Тезке нынешнего. Вы рассказывали
о том, что Петр создал в Москве, в Сухаревой башне, «Нептунову Ложу». Первое
русское общество масонов. Председательствовал на тайных заседаниях Франц
Лефорт, сам Петр был первым надзирателем, Феофан Прокопович — оратором ложи,
входили туда Апраксин, Брюс, Фергюссон, Черкасский, некоторые другие близкие к
царю люди. Сам же Петр был принят в ложу Кристофером Геном, архитектором
лондонского собора Святого Павла, и в дальнейшей деятельности своей
руководствовался только целями и задачами нашего ордена. А эти цели и задачи
подчинены некоему высшему смыслу.
— Отчего же некоему? Совершенно определенному. Смысл
этот — создание и перевоспитание общества на новых началах. Разрушение всего
старого, всех существующих устоев, и на развалинах прошлого постройка царства
новой истины, новой религии, создание новых узаконений.
— Вижу, память ваша не так уж плоха. В общих чертах вы
назвали наши цели весьма точно.
— И все же я запамятовал — а что в этом случае
происходит с народом?
— А какое вам дело до народа? Народ всегда несдержан и
груб — это, в сущности, быки, которым нужны ярмо, погонщик и корм.
— Но ради кого, ради кого же трудятся в таком случае
наши братья? Ради кого проводил свои преобразования Петр? Почему вы называете
его Великим, если он сделал свою страну несчастной и обездолил свой народ?
— По-моему, у вас все еще жар, Алекс, — сокрушенно
сказал Кейт. — Определенно жар. Что это значит — обездолил свой народ? С
чего вы это взяли?