Девушка кивнула смущенно:
— Ну да. Меня батюшка с матушкой Данькой звали.
Говорили, что мне надо было мальчишкой родиться. Я в детстве забияка была —
спасу нет, со мной даже Илья, старший брат, связываться боялся. Вот и назвалась
Данькой, когда пошла родителей искать.
— Искать? — удивился Алексей Григорьевич, морщась
от грозного лая Волчка, который нипочем не давал Сажину и его дочери удалиться
хотя б на шаг. — А чего с ними такое? Почему они на свадьбу дочери князя
Василья Владимировича не приехали, там все Долгорукие собирались, и родственники,
и свойственники, и седьмая вода на киселе? А Софья все же Василью Васильевичу,
как и мне, троюродная сестра. Он долго злился, что за твоего отца вышла, да и
все мы злились, да сколько можно? Порешили мы с ним предать забвенью старинные
распри и помириться с Софьюшкой. Знаю, что ей было загодя приглашение
отправлено. Неужто не получили?
— Получили, — угрюмо кивнула Даша. — И
получили, и отправились в путь. Хотели меня с собой взять, да я накануне
перекупалась, простыла, говорили, нельзя мне в такой долгий путь трогаться.
Оставили дома. Брата Илью на хозяйстве, меня — за маленькими смотреть. До чего
же сердце у меня болело, когда они уезжали, — передать не могу! Умоляла:
«Матушка, родненькая, не езди, ради Христа!» Сон видела плохой — такой плохой и
страшный... Не послушались они меня. Очень радовались, что его сиятельство
Василий Васильевич про них наконец вспомнили, что с родней теперь помирятся,
через столько-то лет. Поехали... Уже в последнюю минуту я упросила отца, чтобы
Волчка с собой взял. Они уехали, а я места себе не находила. Прошло две недели
— по моим подсчетам, они уже должны были быть в Москве, как бы медленно ни
ехали, — вдруг снится мне сон — страшный-престрашный. Клубок змей... Вещим
тот сон оказался! Поутру слышу: кто-то лает под моими окнами. Смотрю — Волчок!
Весь ободранный, голодный, еле живой. Увидел меня, сел рядом и завыл... так
завыл, как по покойнику воют. Я сразу поняла — беда. Волчок сутки спал, видно
было, крепко досталось ему. А что стряслось — так не расскажет, не человек ведь,
говорить не обучен. Зато как отлежался, очухался — опять начал выть да лаять,
да вокруг дома метаться. Отбежит от крыльца и на меня глядит — пошли, мол, иди
за мной! И в лес манит, вдаль. Долго мы с братом спорили да рядили, что делать.
Он говорит: надо-де ждать. Я — ждать нельзя ни в коем случае, надобно идти на
поиски. А на нем все хозяйство, тут как раз косьба-молотьба, ему продыху нет. И
сам не может уехать, и меня не отпускает. Я взяла и... Даша махнула рукой.
— Сбежала? — отчего-то особенно жадно спросила
княжна Екатерина. — Неужто сбежала из дому?
— Что ж было делать? — доверчиво взглянула на нее
Даша. — Взяла отцову старую одежку, в которой он ездил поля объезжать,
косу остригла... — Глаза ее на миг заволокло слезами. — Коса у меня
была такая, что ни в какую шапку не спрячешь.
— Косу! — ахнула Екатерина Алексеевна. — А не
жаль было?
— Отца с матерью жальче, — ответила Даша с
печальной улыбкой. — Коса — что коса! Коса вырастет, а нет, так и Бог с
ней. А вот отца с матерью других Господь уже не даст.
Петр Алексеевич незаметно кивнул. Он всю жизнь жил с горькой
обидой на судьбу за то, что отняла у него родителей, обездолила. Теперь отзвук
той же обиды услышал в словах этой девушки и посмотрел на нее с еще большей симпатией.
Хороша, ну до чего хороша! Только вот любопытно знать, куда она девала свои
грудки, когда представлялась мальчишкою? Он сам видел ее в образе юнца и,
сколько помнил, грудь у нее тогда была вполне ребячья, плоская. Небось потуже
затянулась под рубахой какой-нибудь тряпкою. То-то дивилась горничная, когда
Даша предстала перед ней в своем естественном виде. Грех, право слово,
уродовать этакую стать!
И мысли рано созревшего, рано познавшего доступные женские
прелести, рано развратившегося юнца незамедлительно обратились именно к этому,
более всего в жизни интересующему его удовольствию. Теперь он смотрел на Дашу
совсем иным взглядом — раздевающим. Он уже мысленно обладал ею и от мыслей этих
возбудился так, что даже стоять сделалось неловко. Вот странно: ни прежняя
невеста, Мария Меншикова, ни Екатерина Алексеевна, с которой его ненавязчиво,
но неуклонно сводит князь Долгорукий (Петр был, может, и не больно умен, зато
проницателен, особенно относительно человеческого корыстолюбия), не заставляли
его томиться неодолимым плотским желанием. А тут — будто огнем обожгло!
Он неприметно усмехнулся. Еще не встретилось женщины,
которая отказала бы императору, пусть он и неуклюжий юнец. Зато — венценосный
юнец! Эта скромница тоже не откажет. Жаль, что нельзя получить ее прямо здесь.
Петр прикусил губу, пытаясь как-то успокоиться, в порыве
желания забыв, что женщины, которые «не отказывали ему», были просто девки,
добрые ко всем, готовые за подобающую плату отдаться любому и каждому, будь он
государь или последний бродяга. К дамам из общества он не решался подступиться,
опасаясь отказа, да и не имея ни навыка, ни охоты быть куртуазным кавалером,
вот и таскался по сущим блядям, на которых даже не давал труда оглянуться,
удовлетворив свое скороспелое желание.
Даша была другая. И глаз от нее не отвести и смотреть
невыносимо. А эти слезы, которые вдруг повисли на ее ресницах и покатились по
щекам, едва не заставили Петра застонать от нового приступа похоти.
Слезы?.. Она плачет? Сквозь шум молодой, жаркой крови в ушах
он услышал, как Даша рассказывает о своих скитаниях.
...Больше недели провела она в пути, когда наконец
приблизилась к Лужкам. И тут Волчок, который неутомимо и упорно вел ее по
проезжей дороге, метнулся в лес с таким жалобным воем, что у Даши сердце
оборвалось. Она всю дорогу ожидала чего-то ужасного, а тут поняла, что ожидания
сбылись.
Волчок привел ее на малую прогалину в сыром, чахлом
перелеске, где царил вечный полумрак. Было нечто кладбищенское, беспросветно
унылое в этом месте, но оно не напоминало о вечном покое — напротив, казалось
зловещим. Даже запах стоял здесь особенный — гнилостный, вызывающий тошноту.
Волчок улегся на каком-то холмике, сложенном из пластов
дерна, и закрыл глаза. Даша подошла ближе... и упала рядом с псом, когда
поняла, что это за холмик. Нет, не зря вспомнила она о кладбище! Вещее сердце
подсказало: это могила, в которой нашли последний приют ее отец с матерью. И
она замерла рядом с Волчком, почти обеспамятев от горя.
Даша не помнила, сколько времени пролежала так — не в силах
ни размышлять, ни даже плакать. В чувство ее привела вечерняя сырость и страх —
страх, который вдруг вкрался в душу, поселился там и завладел всеми ее
помыслами. Вдобавок забеспокоился Волчок. Вцепился зубами и тащил, тащил с
могилы... Еле двигаясь — все тело застыло и одеревенело, — чувствуя себя
тоже мертвой, Даша отползла в чащу и замерла, вглядываясь в сгустившийся
вечерний полумрак.