Синяя Борода - читать онлайн книгу. Автор: Курт Воннегут cтр.№ 29

Потерев ноги о ковер, я кончиками пальцев неожиданно касался шеи, щеки или запястья Мерили, ее ударяло током. Своеобразная порнография, а?

Еще я уговаривал ее улизнуть со мной и сделать такое, отчего Дэн Грегори, узнай он об этом, пришел бы в бешеную ярость, – а именно пойти в Музей современного искусства.

Однако она явно не собиралась поощрять мои эротические поползновения, я для нее был просто собеседник, порой забавный. Она любила Грегори, это во-первых, а вовторых, благодаря ему мы могли без особых потрясений пережить Великую депрессию. А это главное.

А между тем мы наивно доверялись искусному соблазнителю, против чар которого были беззащитны. И было слишком поздно давать задний ход, когда мы поняли, как далеко зашли.

Хотите знать, какому соблазнителю?

Музею современной живописи.

* * *

Мои успехи, казалось, подтверждали теорию чудодейственных витаминов, в которые превращается неизрасходованная сперма. На побегушках у Грегори я научился с ловкостью обжившей канализацию крысы добираться на Манхеттене от места к месту кратчайшим способом. Я во много раз увеличил свой словарь, выучив названия и функции всевозможных организмов и вещей. Но вот самое потрясающее достижение: мастерскую Грегори в мельчайших подробностях я написал всего за шесть месяцев! И кость получилась костью, мех – мехом, волосы – волосами, пыль – пылью, сажа – сажей, шерсть – шерстью, хлопок – хлопком, орех – орехом, дуб – дубом, и железо, сталь – все было как требовалось, и лошадиная шкура была лошадиной, коровья – коровьей, старое было старым, новое – новым.

Вот так. И вода, капавшая из люка в потолке, не только как настоящая вызывала ощущение сырости, мало того: в каждой капельке, если посмотреть через лупу, отражалась вся эта проклятая студия! Неплохо! Неплохо!

* * *

В голову только что, Бог знает откуда, пришла мысль: не древняя ли, почти универсальная вера, что сперма может быть преобразована в полезное действие, подсказала очень похожую формулу Эйнштейна: «Е = МС2»?

* * *

– Неплохо, неплохо, – проговорил Грегори, глядя на картину, и я решил, что у него такое же чувство, как у Робинзона Крузо, обнаружившего, что на своем острове он больше не один. Теперь придется считаться со мной.

И тут он сказал:

– Неплохо – это ведь то же самое, что неважно, а то и еще хуже, согласен?

Прежде, чем я успел сформулировать ответ, картина полетела в пылающий камин, тот самый, на полке которого лежали черепа. Шесть месяцев кропотливого труда мгновенно вылетели в трубу.

Совершенно ошеломленный, прерывающимся голосом я спросил:

– Что в ней плохого?

– Души в ней нет, – ответил он с явным удовлетворением.

Итак, я попал в рабство к новому Бескудникову, граверу Императорского монетного двора!

* * *

Я понимал, чем он недоволен, и его недовольство не выглядело смешным. В картинах самого Дэна Грегори вибрирует весь спектр его чувств – любви, ненависти, равнодушия, какими бы старомодными ни казались эти чувства сегодня. Если посетить частный музей в Лаббоке, Техас, где в постоянной экспозиции выставлены многие его картины, они создали бы подобие голограммы Дэна Грегори. Можно рукой по ней провести, можно пройти сквозь нее, но все равно – это Дэн Грегори в трех измерениях. Он жив!

С другой стороны, если бы я, упаси Боже, умер, а какой-то волшебник восстановил бы мои картины, от той первой, сожженной Грегори, до последней, которую я еще, может быть, напишу, и они висели бы в огромной ротонде, да так, чтобы их души концентрировались в одной фокальной точке, и если бы моя мать, и женщины, которые клялись, что любят меня, а это Мерили, Дороти и Эдит, и лучший друг мой, Терри Китчен, стояли бы часами в этой точке, они обо мне даже бы не вспомнили – не с чего, ну, разве что случайно. В этой точке не было бы ничего от их незабвенного Рабо Карабекяна, да и вообще никакой духовной энергии!

Каков эксперимент!

* * *

О, я знаю, немного раньше я оговорил Грегори, написал, что его работы – только застывший моментальный слепок жизни, что они не воспроизводят ее поток, обозвал его умельцем изготовлять чучела. Но никто не смог бы передать насыщенность момента, запечатлевшегося в глазах этих, так сказать, чучел, лучше Дэна Грегори.

Цирцея Берман спрашивает, как отличить хорошую картину от плохой.

Лучше всего, хоть и кратко, – говорю я, – ответил на этот вопрос художник примерно моих лет, Сид Соломон, который обычно проводит лето неподалеку. Я подслушал, как он об этом разговаривал с одной хорошенькой девушкой на коктейле лет пятнадцать назад. Девушка прямо в рот ему смотрела, и все-то ей надо было знать! Явно хотела у него выведать о живописи побольше.

– Как отличить хорошую картину от плохой? – переспросил Сид. Он венгр, сын жокея. У него потрясающие усы, загнутые как велосипедный руль.

– Все, что нужно, дорогая, – это посмотреть миллион картин, и тогда не ошибешься.

Как это верно! Как верно!

* * *

Возвращаясь к настоящему:

Должен рассказать эпизод, который произошел вчера днем, когда появились первые посетители, после того, как состоялась, выражаясь языком декораторов, «реконструкция» холла. В сопровождении молодого чиновника из Государственного департамента приехали три советских писателя: один из Таллинна, откуда родом предки миссис Берман (если, разумеется не считать Садов Эдема), и два из Москвы, родного города Дэна Грегори. Мир тесен. Они не говорили по-английски, но сопровождающий прилично переводил.

Они ничего не сказали о холле, зато, в отличие от большинства гостей из СССР, показали себя утонченными знатоками абстрактного экспрессионизма. Правда, уходя, им захотелось узнать, почему такая мазня висит в холле.

Тут я прочел им лекцию миссис Берман об ужасах, которые ожидают этих малюток, и едва не довел их до слез. Они ужасно смутились. Стали бурно извиняться, говорить, что не поняли истиной сути литографий, а вот теперь, когда я объяснил, единодушно считают эти картины самыми значительными в коллекции. А потом ходили от картины к картине, сокрушались насчет горькой судьбы, уготованной этим девочкам. Все это почти не переводилось, но я ухватил слова «рак», «война» и тому подобные.

Полный успех, у меня ладони болят от рукопожатий.

Никогда еще посетители не прощались со мной так пылко! Обычно им вообще нечего сказать.

А эти что-то кричали мне с улицы, трогательно, во весь рот улыбались, кивали головами. И я спросил молодого человека из Госдепартамента, что они кричат, а он перевел:

– Нет – войне! Нет – войне!

Возвращаясь в прошлое:

Когда Дэн Грегори сжег мою картину, почему я не поступил с ним так, как он когда-то с Бескудниковым? Почему не высмеял его и не ушел, отыскав другую работу? А вот почему: к тому времени я уже многое понимал в мире коммерческого искусства и знал, что художников вроде меня пруд пруди, и все умирают с голода.