– Когда он недавно вез меня, то рассказал, что его семья триста лет трудится здесь не покладая рук, а у него самого, кроме такси, ничего нет.
– Зато такси у него хорошее, – сказал я.
– Да, он все время до блеска натирает кузов и пылесосит внутри, – сказала она. – Наверно, это его способ сделать так, чтобы горе не подступалось, не знаю, правда, какое горе у него.
– Уже триста лет оно подступается, – сказал я.
* * *
Пол Шлезингер беспокоил нас обоих. Я все время размышлял о том, что чувствовала его беспомощная душа, когда плоть кидалась на ручную гранату, которая вот-вот взорвется.
– И как только она его не убила? – удивлялась Цирцея.
– Непростительная небрежность рабочих с фабрики, где их делали.
– Его плоть сделала это, ваша – ту картину в амбаре, – сказала она.
– Может, вы и правы. Душа моя не сознавала, какую нужно написать картину, а плоть написала.
Она откашлялась.
– Так не пора ли вашей душе, которая вечно стыдилась плоти, воздать ей за то, что в конце концов она создала прекрасное?
Я задумался.
– Может, и тут вы правы.
– Тогда пусть так и будет.
– Каким образом?
– Поднесите руки поближе к глазам, посмотрите с любовью на эти удивительные и мудрые живые существа и скажите громко:
– «Благодарю тебя, Плоть».
Так я и сделал.
Поднес руки к глазам и громко, от всей души, произнес:
– Благодарю тебя. Плоть.
О, счастливая Плоть. О, счастливая Душа. О, счастливый Рабо Карабекян.