Воспоминания о походах 1813 и 1814 годов - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Раевский cтр.№ 9

Другая церковь превращена в госпиталь для раненых французов. Я видел там только несчастных, проклинающих честолюбие жестокого своего повелителя. Они взяты в плен в сражениях, незадолго перед сим при Кацбахе и Яуере происходивших. Прусаки в соединении с русскими делают чудеса. Наконец, и миролюбивая Австрия, несмотря на связи родства, соединяющие ее с императором французов, несмотря на искреннее желание пребыть в согласии с непримиримым врагом общественного спокойствия, приступила к святому Союзу народов Европы. Многочисленные дружины ее уже двинулись вслед за бегущим сокрушителем царств и престолов. Храбрый, мужественный Понтекорво с отважными шведами явился отрадным вестником свободы на северных берегах Германии. Великий Моро, пожертвовавший половиной жизни мнимому спокойствию своего отечества и в самом изгнании страшный для тирана Франции, прибыл в стан Александра. Еще ли мало доказательств для слепых рабов Наполеона, сколь противна война, им предпринятая, всем законам совести, правоты и блага общественного?

Здешние жители скупы до крайности, но нас угощают как нельзя лучше. Никогда, кажется, не было еще столь лестно и приятно носить мундир русский. По сказаниям Наполеона, они ожидали видеть диких варваров, и к удивлению встречают приветливых, добрых друзей! Правда, что одежда и вид башкирцев, которые в это время входили в город, поразили немцев. Некоторые, и довольно благоразумные люди, верили, что они питаются неприятелями, и особенно охотники до детей, – я употребил все силы вывести их из этого заблуждения. Вскоре противное обхождение и невинное простосердечие сих людоедов рассеяло совершенно всякое сомнение.

Один неожиданный случай почти примирил меня со скупостью немцев. Раненый русский солдат, потерявший руку при Кацбахе, подошел к окну моей квартиры. Неприметно окружила его толпа жителей, и каждый с сердечным участием давал деньги. Сначала солдат отказывался принять, как он говорил, подаяние, но они почти насильно принудили его взять множество мелкого серебра. Изъясняться с ними он не мог, но кто не поймет изъяснений благодарности? Истинное уважение, даже слезы видны были на лицах немцев… Мысленно ободрял я холодную их важность, не препятствующую быть чувствительными и делать добро.

Три дня пробыл я в Лигнице, познакомился с некоторыми жителями, толковал мужчинам о политике, с женщинами – о романах и экономии. Должно заметить, что эти два предмета наиболее занимают их. Непостижимо, как могут они согласить занятия, столь противоположные одно другому! Переносясь воображением в мечтательный мир, сотворенный развратом и испорченностью вкуса, где нередко встречаем молодую героиню, без провожатого, без денег странствующую из одного края света в другой, или какого-нибудь царя, меняющего престол на соломенную хижину, в которой живет любезная его сердцу, – прелестная Эмилия или Шарлотта вдруг видит себя в действительной кухне и весьма спокойно чистит лук или картофель, от кастрюлек хладнокровно переходит она к фортепьяно или арфе, восхищается Шиллером, Гёте – и все это так непринужденно, так свободно, что и самая несообразность перестает казаться странностью. Впрочем, я не заметил в них большой нежности к систематическим своим супругам, да и эти последние не имеют больших требований, они блаженны, когда не мешают читать газеты, пить пиво и курить табак.

Граф Толстой, по прибытии своем в Лигниц, получил повеление, с лучшими полками пехоты, со всей конницей и артиллерией, следовать для соединения с главной армией, а прочие войска обратить для блокады Глогау. На другой день мы выступили. От этого места начинается походная жизнь моя, ибо почти до самого Лигница ехал на почтовых весьма спокойно и не имел ни в чем недостатка. Погода была тихая и ясная, все мы восхищались мыслью, что скоро будем участвовать в великих подвигах большой армии. Веселые песни раздавались в мирных долинах Силезии; как на роскошный дружеский пир, с нетерпением стремились воины к близким трудам и опасностям. Сколь блаженным почитал я себя в это время, сколь пламенно благодарил Небо, даровавшее мне счастье быть свидетелем, даже участником великого события, доселе в летописях мира неслыханного! В течение единого только года видел я, как все народы Европы с мечом и огнем протекли от вод Средиземного моря до злачных холмов, светлыми струями Москвы орошенных, видел народ, твердый верой и верностью, по трупам полумиллиона хищников достигший от Оки и Волги до цветущих берегов Эльбы… События грядущие будут еще решительнее для судьбы мира.

Путь от Лигница через Голдберг до Левенберга походил более на приятную прогулку, нежели на трудный воинский переход. С каким восхищением удивлялся я трудолюбию здешних жителей. Природа имела весьма мало участия в сотворении разнообразных красот, на каждом шагу мною виденных. Напротив того, множество камней, которыми усеяны поля, неровность местоположения, болотные берега рек и ручьев представляли большие невыгоды для жителей страны сей, но терпение и деятельность все преодолели. С каким рачением обработаны здесь нивы, сколько трудов должен был употребить земледелец для удобрения пашни: каждый камушек отложен в сторону; каждый кусточек обрезан, очищен; болота осушены; лес сотворен, по-видимому, искусством для одного только удовольствия путешественников!

Левенберг – довольно хорошо построенный город. Мы в нем переночевали и на другой день были уже в Саксонии. Река, под Лаубаном текущая, служит границей Пруссии. Дорога столь же приятна и разнообразна, но заметны уже кровавые следы войны. Везде разбросанные кивера, амуниция, даже неприбранные трупы убитых показывают, сколь недавно происходили здесь действия, славные для союзников, гибельные для Наполеона! Удивительно, как скоро познакомились жители с именами русских генералов. Проводники наши с великой подробностью описывали все сражения, в этих окрестностях бывшие. Странно показалось мне, что люди так легко привыкают к самым ужаснейшим бедствиям. Неожиданная смерть мирного гражданина, похороны какого-нибудь старца обращают на себя особенное внимание целого села или города; теперь ежедневно падают тысячи юношей, без погребения остаются тела их, язвами покрытые, – и равнодушно селянин проходит мимо, и воин с добрым сердцем, с чувствительной душой, хладнокровно смотрит на поприще убийств, которое, по слабости и развращению смертных, сделалось полем чести и славы…

Отчего происходит, что, переступая пределы одного государства, ожидаем видеть, и действительно видим, некоторое различие в нравах, обычаях, даже в образе мыслей жителей? При въезде в Лаубан мне показалось, что обыватели приветливее, ласковее, но зато гораздо скрытнее прусаков. Справедливо говорит остроумный наш Сумарокова (Панкратий) в сказке «Пристыженный мудрец»:

Народ большая обезьяна,

И правду истинну сказал старик Вольтер:

Как Август пил, была вся Польша пьяна!

В древности саксонские рыцари славились мужеством и вежливостью, потомки их хотя и сохранили нравы предков, но, сражаясь за выгоды французов с единоплеменниками и братьями своими, могут ли они знать благородную любовь к стране отечественной? Немцы сделались их врагами, французы всегда будут властелинами, а не друзьями. Прискорбно смотреть на положение жителей прежде столь счастливой, благословенной Саксонии. Все связи родства, дружбы, человеколюбия разорваны, система войны, введенная Наполеоном, требует, чтобы области, войсками его занятые, жертвовали всем его славе и самовластию. Народ, смотря по случайным переменам счастья, должен переменять и образ своих мыслей, но горе, если дойдет до слуха Наполеона или хищных его сообщников, что кто-либо из жителей подвластного, союзного или даже неприязненного государства каким-нибудь образом содействовал успехам противника! Смертная казнь была уделом Гофера, Пальмы и тысячи других несчастных жертв, в Италии, Испании, Германии и России погибших. Ожесточение ненавистное, возмущающее природу и человечество!