На солнце и в тени - читать онлайн книгу. Автор: Марк Хелприн cтр.№ 146

Над Джонсоном склонялся санитар с бутылкой плазмы в поднятой левой руке. Гарри приподнялся на колени. Не имея сил встать, он полпути прополз на четвереньках, а затем кое-как выпрямился и заковылял. Его карабин, наполовину засыпанный снегом, лежал позади санитара.

– Это ваши люди? – спросил санитар.

– Вызовите «Скорую», – сказал Гарри, как будто они были на Сентрал-парк-уэст.

– Для движения в обе стороны эта дорога слишком узка, – ответил санитар. Гарри знал это, но он должен был сказать то, что сказал. – Полевой госпиталь установят прямо там, – махнул рукой санитар, имея в виду – сразу за деревьями.

– Когда?

– Должны очень скоро. Перед нами были первые пять взводов. Сейчас приедут. – Он колдовал над Джонсоном, который приходил в себя. Санитар наложил ему плотную повязку и готовился вколоть морфин. Когда Гарри двинулся к остальным, санитар сказал: – Им уже не помочь. Я проверял.

Хемфилл и Ривз по-прежнему лежали на дороге. От Ривза ничего не осталось. Гарри не мог даже смотреть в ту сторону. Хемфилла тоже нелегко было видеть, но он был жив, и Гарри подошел к нему. Райс, Байер и Сассингэм все еще находились там, где упали, к северу от дороги. Байер сидел, уставившись в пространство. Райс и Сассингэм выглядели так, будто спали.

Добравшись до Хемфилла, Гарри увидел, что гусеница переехала его посередине, и он был похож на какой-то персонаж из мультфильмов, которыми предваряют киносеансы, чего Гарри никогда терпеть не мог. То, что Хемфилл был все еще жив, казалось невозможным, но он был. Все было забыто. Разногласия, колкости, подначки – все исчезло. Он смотрел на Гарри так, будто Гарри был его матерью, а сам он был ребенком.

Заметив, что он дрожит, Гарри обнял его за плечи.

– Везут полевой госпиталь, чтобы развернуть его прямо за деревьями. Целый полевой госпиталь.

– Вот как, – сказал Хемфилл и посмотрел в сторону опушки, где было гораздо светлее. – А где собака? – спросил он.

– Не знаю, – сказал Гарри.

– Собака убежала, – прошептал Хемфилл.

– Хемфилл, – сказал Гарри, крепче прижимая его к себе. – Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал. Хочу, чтобы ты сделал кое-что. – Шерстяная форма Гарри и фланель под ней постепенно пропитывались кровью Хемфилла, теплой, как вода в ванне. – Всего одну вещь.

– Что угодно, капитан, что угодно.

– Выживи.

Улыбаясь, Хемфилл вытолкнул из себя слабый вздох, как будто попытался засмеяться.

– Капитан, этого я не смогу.

И не смог.

Целый и невредимый, весь в чужой крови, держа в руках не успевшее остыть тело, Гарри запрокинул лицо вверх, словно вопрошая кого-то, но единственным ответом, который он получил, был падающий снег, равномерно, бесстрастно и безостановочно льющийся из бесконечных небесных хранилищ.

Как только рассвело, неожиданные порывы ветра сдвинули падающий снег, как занавеску, и разорвали сплошную облачность, обнаружив за ней светлую голубизну. Гарри все еще блуждал в воспоминаниях, и от костра ничего не осталось, но время можно было определить по цвету все более проясняющегося неба. Гудзон стал лазурным, окружающие его каштановые, рыжие и желтые холмы теперь были покрыты быстро исчезающим слоем снега. Подобно будильнику, звук которого кажется излишне истеричным тому, кто уже проснулся, по путям прогрохотал поезд из Бикона и дал гудок, приближаясь к Колд-Спрингу. Осенью 1946 года война была выиграна, и величественный пейзаж, простиравшийся перед Гарри, – в том числе Вест-Пойнт, прилепившийся к склону на противоположном берегу Гудзона, – казался мирным. Но вскоре после того, как прошел поезд, через воду донеслись слабые звуки побудки, как бы предупреждая, что война, хоть и дремлет, в любой миг может проснуться.

К тому времени, когда Гарри добрался до станции Колд-Спринг, утренние поезда уже прошли. Расхаживая по платформе, он ждал по крайней мере час, пока наконец не прибыл какой-то случайный местный поезд. В вагоне он спал, чтобы восстановить силы, пока состав не ворвался в туннель Парк-авеню рядом с тем местом, где он ребенком качался под опорами Эла. Затем поезд со свистом пронесся мимо сотен окон, штор, тротуарных плиток и дверей, что означало временный конец для кроссвордов и новостей из возрождающейся – Европы.

В здании Центрального вокзала он взглянул на изображение звездного неба на потолке [146] и был тронут беспредельностью, воплощенной в нем искусством. Возможно, те, кто создавал это, знали, как и Микеланджело, что, когда кто-то смотрит вверх, застывая с сосредоточенным и неотрывным взглядом, он проникает дальше, чем это возможно на ровных и прямых дорогах мира. Добавьте к этому мигание созвездий, океаническую зелень купола и белый шум, вздымающийся над морским дном из белого итальянского известняка, и станет ясно, что никогда еще не было на свете вокзала, так похожего на собор.

Гарри пересек главный вестибюль вокзала и прошел через переполненные сводчатые галереи к прилавку Устричного бара [147] . Хотя этого никто не замечал, он был солдатом, живущим мечтами. До сих пор не вполне уверенный в том, насколько реален окружающий его мир, он в любом случае был полон решимости насладиться им. Все мужчины вокруг него – рекламные агенты, бухгалтеры и юристы, сейчас одетые в твидовые пиджаки, в костюмы в тонкую полоску и в шляпы, – совсем недавно были пехотинцами и моряками. Они вернулись и были благодарны судьбе. В них чувствовалась энергия тех, кто выжил и у кого впереди целая новая жизнь. Каждый слушатель Английского факультета в Гарварде обязан был знать Библию, знал ее и Гарри, больше по-английски, чем на иврите, который всегда казался ему неполноценным. Вид легионов солдат, теперь надевших гражданские костюмы, заставил его вспомнить 24-ю главу Второзакония из Библии короля Якова [148] : «Если кто взял жену недавно, то пусть не идет на войну… пусть он остается свободен в доме своем в продолжение одного года» [149] . В этом присутствовал очень печальный отзвук, потому что любой год когда-нибудь кончается.

И теперь, ради тех, кто не вернулся домой, Гарри жил их мечтами – обыкновенными делами, повседневной рутиной, состоящей из маленьких и неприметных действий, которые неопытным людям могут казаться бесполезными или гнетущими, но которые тайно заряжены красотой, благословляющей тихую жизнь, недоступную для тех, кто не вернулся с войны. В сердцах живых жили мертвые, с которыми живые беседовали без слов, рассказывая им обо всем, что видели: вот шумный ресторан и его равномерный звуковой фон, вот огни театра, залы Метрополитен-музея, полуденное солнце, делающее осенние цвета парка ярче, ветер, поднимающийся над проспектами, запорашивая пылью глаза, а вот женщина с теплыми прикосновениями, с глубоким и легким дыханием, с ароматной кожей, с терпеливой любовью.