Блан и де ла Фонтейн враз сделали движение броситься
вылавливать флакончик, однако на полпути споткнулись и приостановились,
извиняясь, потом была сделана вторая попытка, окончившаяся тем же. Де Мон решил
не ждать третьего столкновения, а довольно-таки проворно, ибо он не страдал
подагрою, пал на колени и полез под кровать. Нотариус с трудом разглядел
тусклый блеск своего флакона, однако, протянув за ним руку, наткнулся на что-то
мягкое и теплое, вырвавшееся из его пальцев с каким-то странным сдавленным
звуком.
Нотариус де Мон всегда славился среди коллег своей
выдержкой.
Он и теперь хладнокровно поднялся с колен и взглянул на
присутствующих. В глазах де ла Фонтейна светился ужас – наверное, оттого, что
господин де Мон запачкался.
– Там... пыль... – сдавленным голосом проговорил Оливье.
– Ничего, – снисходительно усмехнулся де Мон.
– И... ко... кошка, – пролепетал молодой наследник.
– Да, да, – кивнул де Мон, размышляя про себя – почему же он
не нащупал когтей на лапке этой кошки?
Завещание в конце концов было составлено. Нотариусы
засвидетельствовали его, поздравили де ла Фонтейна, договорились о гонораре,
отвесили последний поклон недвижимой завещательнице – и отбыли восвояси.
Оливье постоял на лестнице со свечой. Де Мон молчал, а Блан
на последней ступеньке пробормотал: «Добрая была женщина, да уж очень
дубовата!»
Оливье вернулся в комнату, к окну. Золоченая карета,
запряженная шестеркой цугом, тронулась с места, и когда плюмаж первой лошади
коснулся гостиничных ворот, а колеса экипажа загрохотали по мостовой, он
принялся отбивать чечетку, издавая дикарский вопль. Потом подошел к кровати,
весьма непочтительно щелкнул тетушку в лоб, да так, что та завалилась на бок,
задернул занавеси алькова и, нагнувшись, рывком извлек из-под кровати что-то
пыльное и растрепанное, оказавшееся Ангелиной. Заключив ее в объятия, Оливье
воскликнул:
– Наконец-то! Теперь я богат! Богат, как Крез!
– Они уехали? – недоверчиво спросила Ангелина, оттолкнув
его, чтобы отыскать под кроватью туфлю.
– Фью! – хохоча, замахал руками Оливье. – Улетели! Исчезли!
Умчались!
– Я чуть со страху не умерла, когда этот старикашка поймал
меня за пятку, – пожаловалась Ангелина, надевая туфлю.
Оливье едва не подавился:
– За ногу?! Тебя?! – Его даже холодом обдало, однако
французская ирония оказалась сильнее тревожного чувства. – Я ему сказал, что
это кошка, и он поверил! О-хо-хо!
Ангелина мгновение смотрела на него, потом пожала плечами и
повернулась к зеркалу. Ей страшно хотелось задать Оливье один вопрос, но
гордость не позволяла: достаточно она перед ним сегодня унижалась, выставив
свое условие, при котором только и соглашалась помочь ему. Она потребовала от
Оливье, чтобы тот женился на ней и признал ее ребенка своим. Оливье опешил. Да
и сама Ангелина чувствовала себя не очень-то уверенно. Вот уж не думала она,
что когда-нибудь придется чуть ли не силой принуждать мужчину жениться на себе!
И если бы не ребенок...
Когда первые минуты взаимного смущения миновали, оба, не
сговариваясь, решили, что им достанется не худший на свете супруг (супруга), а
потому они, как говорится, ударили по рукам. Однако теперь, когда все осталось
позади, Ангелина почувствовала, что Оливье не прочь дать отбой.
И это сейчас, когда времени прошло всего ничего. А уж
завтра-то поутру, когда придет пора идти в ратушу и в церковь... Полно, да
увидит ли его Ангелина завтра? Может, проснется в доме брошенная, наедине с
покойницей, а Оливье в это время уже проделает часть пути до Парижа? Нет, он
так не поступит. Он ведь знает, что его доброе имя в руках Анжель. Но если так,
не подвергается ли опасности она сама, потому что ее молчание Оливье может
обеспечить только двумя способами: жениться – или...
Оливье вдруг резко повернулся, и Ангелине почудилось
выражение мрачной решимости на его лице. Навязчивый липкий страх овладел ею.
Она метнулась к двери, толкнула ее изо всех сил – и влетела в объятия какого-то
человека, пытавшегося открыть дверь с другой стороны.
Ангелина вскрикнула, Оливье тоже, вскрикнул и незваный
гость, в котором любовники узнали благополучно уехавшего в гостиницу нотариуса
де Мона.
* * *
– Прошу прощения, – произнес де Мон, неохотно выпуская из
объятий Ангелину и ставя на стол канделябр, очевидно взятый им внизу. – Прошу
прощения, однако я счел необходимым вернуться.
– Вы... что-то забыли? – спросил Оливье, причем начало фразы
пропищал, а потом зашелся кашлем.
– Да нет, – ответил де Мон. – Я пришел, чтобы кое о чем
напомнить вам, сударь... И вам, сударыня, – прибавил он, отвешивая полупоклон и
бросая быстрый, внимательный взгляд в сторону Ангелины, поспешившей сесть.
– Напомнить? – с облегчением повторил Оливье, который
вообразил уже бог весть что, а оказалось – забыты какие-то мелочи. – О чем?
– О том, что некоторые преступления ведут людей на галеры
или к позорному столбу, – изрек де Мон, и Оливье тоже поспешил сесть.
– К какому столбу? – проблеял он и был остановлен суровым
взглядом де Мона.
– Пока что вопросы задаю я! Понятно?
– По-по... – только и смог вымолвить Оливье.
– Итак, – зловеще промолвил де Мон, – я хотел бы узнать... –
Он многозначительно смолк, и сердце Оливье остановилось, пока длилась эта
роковая пауза, и сорвалось в бешеный бег, когда прозвучал вопрос:
– Я хотел бы узнать – как зовут вашу кошку?!
Оливье хотел засмеяться, но не смог. Он хотел вытолкать
бесцеремонного визитера за дверь – но не сделал и этого. Какое-то неведомое
чувство, которое помогало ему бросаться только в такие воронки, куда больше не
ударит ни один снаряд, заставило его собраться с силами и сказать:
– Ее зовут Анжель.
– В честь госпожи? – уточнил де Мон, снова отвешивая полупоклон
в сторону пригвожденной к стулу Ангелине, которая тоже решилась открыть рот,
чтобы сказать:
– Да, сударь.
Нотариус несколько раз кивнул, вполне удовлетворенный этим
ответом, но не успел Оливье перевести дух, как он поднялся и выглянул в окно.
– Вы кого-то ждете, сударь? – осмелился спросить де ла
Фонтейн.
– Да. Я просил господина Блана зайти сюда с префектом
полиции через полчаса, если я не вернусь.