Глава 16
Мистраль
Хотя в натуре Ангелины самоуверенность причудливо сочеталась
с нерешительностью, ей не следовало винить себя за то, что она очутилась в
Париже вместо Нижнего Новгорода. Обстоятельства оказались сильнее, более того –
она сочла их непреодолимыми, когда вскоре после памятного разговора на берегу
Березины осознала, что беременна. В череде черных дней, в которую давно уже
превратилась жизнь Ангелины, этот был темнее прочих.
Ребенок вряд ли мог принадлежать Фабьену; стало быть, она
зачала его или от Лелупа, или от Никиты. В одном она не сомневалась: Оливье не
имеет к ребенку никакого отношения. Он тоже понимал это, а потому готов был
найти повивальную бабку еще в Польше, потом уже во Франции, и был немало обижен
и изумлен, когда Ангелина отказалась. Только сумасшедшая могла терпеть такие
муки добровольно. Ох, как ей было худо! Выпадали ужасные дни, когда ее желудок
извергал всякую пищу, когда ее корчили судороги от самого безобидного запаха.
Все это мог причинить ей только плод Лелупа, в такие часы и дни она в этом не
сомневалась. Она старалась возможно меньше думать о будущем. Господь чудесным
образом не раз спасал ее от смерти, потому она слепо положилась на его волю в
полной уверенности, что все пойдет хорошо. Однако же не зря говорят: «На Бога
надейся, а сам не плошай», вот почему Ангелина на всякий случай решила: если
увидит, что родила ребенка от Лелупа, тут же убьет дитя и покончит с собой...
Ибо, разумеется, ни жизни, ни счастья с таким грехом на душе она не мыслила.
После этого ей стало легче, и впоследствии Ангелина не раз думала о том, что
именно сие чудовищное решение помогло ей жить – и даже иногда получать
удовольствие от жизни.
Удовольствия, надо сказать, поначалу было мало. Что на
чужбине и сладкое горько, Ангелина поняла с первых дней жизни в Бокере, где они
поселились у тетушки Марго де ла Фонтейн, супруги дяди Оливье, который женился
на богатой буржуазке ради ее денег, но не успел ими насладиться и сошел в
могилу, оставив вдове вожделенную частицу «де» и право именоваться «мадам».
Кривобокая, с брюшком, тетушка Марго казалась не то горбатою, не то беременною.
А что за обоняние, вкус и желудок были у этой женщины!
Прогорклое масло, ветчина со ржавчиной, похлебки, варенные в
нелуженой посуде, подавались на ее стол. А еще в тетушке Марго гнездились два
порока: она была страшная ханжа и зануда, а вечерком, уединившись, любила
тайком выпить. Сперва Ангелина никак не могла понять, почему тетушка приняла
племянника под свою крышу, а главное – почему не выкинула вон его спутницу?
Более того! Сразу уяснив, что Оливье не намерен жениться на «этой особе»,
беременной бог весть от кого, однако же не собирается расставаться с нею,
тетушка Марго удовлетворила любопытство жителей Бокера удобной версией о том,
что Анжель – кузина Оливье, родители которой некогда бежали от ужасов революции
в Россию да там и нашли свой конец. Ну а Оливье, мол, намеренно искал и нашел
свою несчастную кузину в варварской стране.
Гостеприимство тетушки Марго объяснялось очень просто: после
брака все ее состояние перешло в руки Жана де ла Фонтейна, а тот, озабоченный
судьбою племянника, так составил свое завещание, что жена его получала право
распоряжаться деньгами при двух условиях – ее заботы об Оливье и его к ней
почтении. Условие сие было известно всему Бокеру (городок-то маленький!), а
потому Оливье и тетушке Марго приходилось делать хорошую мину при плохой игре.
Оливье никогда не жаловался на теткину скупость, а только нахваливал знакомым
свою жизнь: «Ах, брат, война дает цену вещам! Сколько раз, вымокший от дождя
или снега, я мечтал о теплой постели и хоть какой-нибудь еде, а теперь – не
сытому хвалить обед!» Тетушке Марго тоже приходилось заботиться о племяннике –
правда, втихомолку жалея о том, что он воротился с войны столь быстро... что
вообще воротился! – и держать его в узде и послушании еще одной оговоркою
дядюшкиного завещания: Оливье мог унаследовать капитал мадам де ла Фонтейн, но
лишь после ее особого о том распоряжения; в случае, если тетка умрет, не
оставив завещания, все немалые деньги перейдут в пользу благотворительных
учреждений Бокера, Тараскона, двух-трех близлежащих в долине Роны городов – на
лечение заболевших вследствие мистраля. Ведь именно мистраль стал причиною
воспаления мозга у Жана де ла Фонтейна.
Когда в Бокере свирепствовал этот северный ветер, всякий
только и искал, где укрыться. Солнце могло ярко сиять, но нестерпимый холод
проникал в самые защищенные жилища и так действовал на нервы, что приводил в
дурное расположение духа даже самых бесстрастных людей; нервных же и больных
терзал до сумасшествия. Жизнь здесь становилась невыносимою при мистрале. Да и
без него Ангелине скоро стало в Бокере невмоготу.
* * *
Говорили, что в конце июля в городке проходит праздник для
всех – знаменитая ежегодная ярмарка, которая на неделю собирает сюда торговцев
из Каталонии и Бретани, Лиона и Генуи, прочих недалеких городов – то есть Бокер
становится центром вселенной.
Однако, за исключением времени ярмарки, нет более скучного
места в мире, чем этот маленький и безобразный городок. Желающие попасть на
ярмарку снимают дома, дворы, сараи на год вперед, и плата за них так высока,
что на нее бокерцы живут целый год. Поэтому они и не занимаются никакими
ремеслами и питают отвращение ко всякому труду, вследствие чего постоянно
зевают.
Маленький городок во Франции – это совокупность отдельных
семейств, ведущих замкнутый образ жизни, которым уже не о чем говорить – обо
всем давным-давно переговорено. И поэтому бокерцы, как беременная женщина на
солененькое, набросились на рассказы Оливье о войне и его отношениях с «кузиной
из России». Все с нетерпением ждали, когда молодой де ла Фонтейн поведет
хорошенькую Анжель под венец, и ежедневно судачили, почему этого не происходит.
Как многие страстные женщины, Ангелина могла придумать
сложнейшую и грандиозную ложь и сама поверить в нее, однако ей никак не
удавалось внушить себе, что она любит Оливье. Он не был ей неприятен: ласковый,
как мурлыкающий кот, изощренный в затейливых ласках... Она ложилась с ним в
постель, с удовольствием копила в себе маленькие, но такие волнующие ощущения,
и порою они даже, собравшись все воедино, одолевали душевный холод Ангелины, но
это случалось, увы, так редко! Заниматься любовью с Оливье было все равно что
пытаться собрать роскошный букет на клумбе в вершок величиной. Однако Оливье не
считал Анжель бесчувственной, он ведь не знал, что она часто уступала
греховному наслаждению, вообразив себя в объятиях навеки потерянного Никиты.
Распалив себя воспоминаниями, Ангелина чувствовала такой неистовый жар в
чреслах, что спешила отдаться Оливье где могла – на столе, на кресле, на ларе с
мукой, лишь бы не на глазах у тетушки Марго, и ей достаточно было представить
глаза или губы Никиты, чтобы тотчас удовлетворить свою страсть.