Тотчас же княгиню бросило в жар от собственной бестактности,
однако сказать что-то во исправление сего она не успела.
– А как же не выйти? Бежать от революции сделалось доблестью
высших слоев, и вся Россия теперь покрылась пеною, выброшенной французской
бурею, – послышался с порога звучный голос, и князь Алексей, высокий, худой, с
орлиным носом, седыми бакенбардами и благородным лицом, по-молодому проворный и
не по годам статный, вступил в залу, отвесил небрежный поклон дамам и продолжал
свою речь, не заботясь представиться незнакомке.
«Le provincial vrai!»
[2] – подумала гостья, однако жизнь
научила ее сдержанности, потому она даже бровью не повела, а устремила на
хозяина столь внимательный и приветливый взор черных очей, что, казалось,
ничего более приятного, чем эти издевки над ее соплеменниками, она в жизни
своей не слыхивала!
Княгиня Елизавета, воспитанная по-старинному, и помыслить не
могла перебить разошедшегося супруга.
– При матушке Екатерине повелись, а при Павле и вовсе
размножились у нас эмигранты эти! Не было полка в армии, в коем бы не водилось
их по два-три человека, – продолжал нахлестывать любимого конька князь, не
отдавая себе отчета, сколь это смешно – честить французов не сочной русской
бранью, а утонченным французским же языком! – Кому удалось попасть в службу,
более других повезло. Прочие подавались в учителя, и хоть в российских понятиях
сие звание немногим выше холопа-дядьки, да все ж плоха честь, когда нечего
есть. Вот и рассеялись бывшие французские дворянчики по всей земле Русской.
И тут князь Алексей обратил наконец внимание на непритворный
ужас, исказивший черты его жены, и смолк озадаченный.
– Позвольте представить вам, маркиза, мужа моего, князя
Измайлова, вотчима[3] Машеньки, – скованным от неловкости голосом промолвила
Елизавета и сказала мужу: – Маркиза д’Антраге сейчас из Лондона, почти прямиком
от нашей Маши и Димитрия...
Поцеловав ручку гостьи, князь так заразительно расхохотался,
что и дамы не сдержались, подхватили.
– Думаете небось: экий медведь русский? А, ваша светлость? –
Он оживленно заглянул в темные глаза маркизы. – Что ж, простите старика
великодушно, ежели обидел, а все ж правда моя, хоть и горькая: не сумели вы,
аристократы, слабыми белыми своими ручками власть удержать – вот и утирайте ими
теперь слезы от злых насмешек. Храни Бог, ежели выпустят и русские Россию из
рук: тоже нахлебаются горького на чужой стороне!
– Господи, спаси и сохрани! – обмахнулась крестом княгиня. –
Революция – гнусное событие, а ее деятели – вампиры, каннибалы! – со страстью
сказала она. – Моя дочь, баронесса Корф, рассказывала, что в ту пору в
Париже... Впрочем, что это я? – засмеялась она. – Вы ведь и сами все знаете,
все помните!
– Такое не забывается, – глухо промолвила гостья.
Первым делом она поведала княгине Елизавете, как в годы
террора пряталась вместе с Марией Корф в каменоломнях под старым монастырем
кармелиток. Гостья вообще была прекрасно осведомлена о жизни супругов Корф в
Лондоне, где барон продолжал свою дипломатическую деятельность. Старый же князь
Алексей Михайлович долгие годы негласно представлял интересы России на
Балканах, однако после смерти великой Екатерины император Павел, по какому-то
недоразумению или наговору, отставил его от службы. Князь уехал в родовое нижегородское
Измайлово, и хотя новый государь, Александр Павлович, всяческими посулами
заманивал его в Иностранную коллегию, тот на уговоры не поддался и за двадцать
почти лет покидал Измайлово не более десяти раз: отвозил внучку в Смольный
институт; забирал из института прошлым летом – да вот нынче забота о будущности
юной баронессы Ангелины Дмитриевны вынудила Измайловых подумать о постоянном
городском жительстве.
– А что? – сердито вскинул было бровь князь. – Главный-то во
всей Европе злодей у самых врат наших стал! Вот до чего довело пристрастие к
французишкам: всех он под каблук свой корсиканский подтоптал.
– Полагаю, вы говорите о Бонапарте? – уточнила маркиза с
такой ненавистью в голосе, что князь воззрился на нее с горячей симпатией.
– О ком же ином? Я за себя не трушу, Бог нас не оставит –
лишь бы Россия безопасна была. Но не вижу конца и меры бедствиям, которые
покроют Отечество наше, ежели французское чудовище переступит российские
границы. А ведь все к тому идет!
– Наполеон, если начнет кампанию, намерен уничтожить
крепостную зависимость в России. Верно, в таком случае следует опасаться
«общего резанья», когда мужики, прельщенные посулами свободы, поднимутся с
топорами против помещиков? – спросила маркиза.
– Ничуть не бывало! – вскинулся князь Алексей. – Русский
человек способен предать Россию для русского же: Стеньки Разина, Гришки
Отрепьева, Ивашки Болотникова, Емельки Пугачева и иже с ними. Но не для
иноземца, ибо ненависть к чужеродному – в основе русского характера, и великий
Петр напрасно старался ее искоренить.
Княгиня Елизавета издала жалобный стон, и тут гостья
великодушно решила положить конец страданиям деликатной хозяйки.
– Не все чужеземцы чудовища, и не все, что исходит из иных
земель, особенно из Франции, несет вред, смею вас заверить!
– Теперь ваша правда, – благодушно согласился князь Алексей.
– Жаль, что вы, сударыня, у нас проездом, а то просил бы я легонько приложить
вашу великосветскую ручку к нашей деревенской красавице!
Мгновение маркиза смотрела на Алексея Михайловича
неподвижным взором, и княгиня Елизавета внутренне ахнула, решив, что вот
теперь-то она обиделась: мыслимое ли дело – предлагать роялистке из древней
фамилии роль презираемой madame! – однако приветливая улыбка осветила глаза
маркизы, и княгиня Елизавета успокоилась, подумав, что гостья могла за
искренний привет и ласку принять приглашение воспитывать их внучку.
– Прошу извинить, сударыня, – произнесла княгиня. –
Наверное, вы упрекнете мое гостеприимство, однако известное дело: бабушки
обретают другую молодость во внучках! Боюсь, я чрезмерно хлопочу над Ангелиною,
но, похоже, пребывание в Смольном прошло для нее даром!
– Ангелина? – приподняла красивые брови маркиза. – О,
понимаю. Дочь Марии! На обратном пути я была бы счастлива встретиться с нею в
Санкт-Петербурге, так что ежели у вас будут какие-то наказы, я их исполню с
охотою.
Княгиня поклонилась: