Он выхватил из-за кушака длинноствольный пистолет и взвел
курок, который так громко щелкнул, что один из силачей от неожиданности
тоненько вскрикнул и прикрыл ладонями рыжебородое лицо.
Хохот, грянувший вслед за тем, заставил Ангелину и княгиню
Елизавету зажать уши, а князь Алексей, похлопав рыжего бедолагу по плечу,
двинулся к дому, не выпуская левой руки француза, в правой все еще державшего
свою шпагу.
И они вошли в измайловский дом, и уселись за богато накрытый
стол, и ели, пили, смеялись, изумляясь поразительному совпадению: ведь граф
оказался сыном той самой мадам Жизель, о которой говорила маркиза д’Антраге. За
шутками и тостами забылся и пожар, и поджигатель, и его жуткие пророчества... А
между тем именно на рассвете 12 июня «Великая армия» Наполеона без
предварительного объявления войны вступила в пределы России.
Однако должно было пройти еще пять дней – жарких, веселых
летних дней, – прежде чем в Нижнем был обнародован царский манифест,
призывавший к защите Отечества.
* * *
Беды ждали давно.
Еще год назад в Нижнем запылал страшный пожар, дотла
истребивший северо-западную часть города. А в конце августа в небе, словно
запоздалая искра, возгорелась комета – звезда злокрылая, как ее называли в
народе. Багровая, мрачная, она ежевечерне восходила на востоке, а к утру
исчезала на севере, разметая своим длинным веерообразным хвостом все прочие
светила. «Не к добру эта звезда, – говорили горожане, – пометет она русскую
землю!» Пророчество, однако, сбылось лишь год спустя...
На простой люд, разумеется, весть о войне обрушилась как
гром с ясного неба: это тебе не турку или пана идти бить бог весть в какие
пределы – ворог сам заявился непрошеный, всем миром надобно подниматься!
Господа же, читающие газеты, открытия военных действий ожидали уже несколько
месяцев.
Князь Алексей Михайлович считал столкновение неизбежным еще
весной, и вот наконец это предгрозовое напряжение разрешилось... Читая рескрипт
императора Александра о том, что Наполеон перешел Неман, многие женщины, а
среди них и княгиня Елизавета, не могли сдержать слез. Церкви с утра до вечера
заполнял народ, и хотя в эти дни не было престольных праздников, молились с
усердием, какого Ангелине не приходилось еще видеть. Почти все, не таясь,
плакали.
– Молись неустанно, – твердила, истово кланяясь, прежде
вовсе не богомольная княгиня Елизавета, – лишь искренними молитвами можем мы
снискать милосердие Божие!
Стоящая рядом Ангелина прилежно, до боли в руке и спине,
обмахивалась крестом и отвешивала поклон за поклоном, хотя по сердцу, по натуре
ей было бы не просить, а делать. Нынче на паперти, проталкиваясь в
переполненную церковь, она услышала, как две бабы шептались: мол, издревле от
моровой ли язвы, от чумы, от другой ли какой напасти бабы ночью, тайком,
впрягаются в плуг и опахивают деревню... Вот бы, мол, всем российским бабам
опахать державу от басурманской чумы, от набега! И Ангелине враз представилась невообразимо
огромная Россия, вдоль границ которой, освещенные туманною луною, тянутся
вереницы запряженных в плуги простоволосых, в одних рубахах, а то и вовсе нагих
русских баб, старых и молодых, одна из которых мерно стучит в сковороду
чугунным пестом, разгоняя злую нечистую силу. Ангелине захотелось сделаться
одной из таких деревенских баб, которые каждым шагом своим спасают Отечество...
Эх, неосуществима сия мечта, ну а смелая мечта нового знакомца – Фабьена – и
более того. Бывши по рождению французом, он вместе со многими своими
соотечественниками поступил в вечное России подданство и, желая принести себя
на алтарь новому Отечеству, намерен был отправиться в ставку Барклая-де-Толли –
просить, чтобы его послали парламентером к Наполеону. Фабьен решил, подавая
бумаги императору французов, всадить ему в бок кинжал.
– Думаю, он хочет это сделать из желания приобрести
историческую известность, хоть бы вроде Равальяка!
[9] – усмехнулась княгиня
Елизавета Васильевна, которая относилась к политесному
[10] французу
скептически.
Алексей же Михайлович был к молодому графу весьма расположен
и, покоренный его обаянием, смягчил свое неприязненное отношение ко всем
французским эмигрантам. И хотя большинство из них по-прежнему исправляло
должности гувернеров, чтецов, капельмейстеров, камердинеров, поваров,
садовников, модисток и прочее, невзирая на чин и титул, встречались среди них и
люди почестные, ведущие жизнь, вполне достойную настоящего дворянина.
Князь Алексей уважал деловые способности что в русских, что
во французах, а потому не мог не упрочиться в своем доверии к рекомендации
маркизы д’Антраге, когда увидел, что собой представляет салон мадам Жизель.
Слово «салон», впрочем, лишь бледная тень истины: графиня де
Лоран заправляла маленьким заводиком по производству женской красоты.
Новейшие картинки и журналы приходили из Парижа, Лондона и
Берлина через Москву и Петербург бесперебойно; оттуда же, с самых лучших
мануфактур, исправно присылали шелка, бархат, кисею, батист, сукно и отменных
сортов шерсть. Везли с Урала полудрагоценные камни, с севера – «бурмицко
зерно», речной жемчуг, – наряды здесь шили богатые! На птичьем дворе выращивали
павлинов и фазанов, особые красильщики придавали перьям тон, нужный для каждой
шляпки, которую ими украшали. Возами шла с Малороссии солома, и флорентийские
шляпки с искусственными цветами, сделанными руками нижегородских искусниц, были
у здешних красавиц нарасхват. В подвалах дома на Варварке бойко стучали
молотками сапожники, вкусно пахло самолучшим сафьяном; здесь же шились и
шелковые бальные туфельки. Под крышей трехэтажного дома сновали туда-сюда иглы
белошвеек и златошвеек; стучали коклюшками и мелькали спицами кружевницы,
усердствовали вышивальщицы. Два королевских парфюмера, бежавших в Россию чуть
ли не с помоста гильотины, смешивали и разливали в затейливые склянки помаду
для губ и волос, румяна, всяческие кремы и знаменитую лавандовую настойку.
Впрочем, к ней по рецепту мадам Жизель добавлялось и розовое, и гвоздичное
масло, и шалфей, и фиалка... да и еще всякая душистая всячина! А мебельные
мастерские! Словом, проще перечислить, чего не делали на «заводике» мадам
Жизель...