– Я пыталась объяснить, – говорит русская, – но этот Лоренцо… его английский не очень хорош. Я не хочу играть эту вашу голливудскую актрису…
У русской тоже не слишком хорошо с английским – школьная грамматика, ужасное произношение. Ну, хотя бы не тараторит как все итальянцы.
– Ну, это все-таки не совсем Шэрон Тейт, – говорит София. – Это, ну, такой оммаж… такое творческое переосмысление…
Трудно говорить: совершенно непонятно, знает ли русская слово «переосмысление». Может, у них в России вообще нет такого понятия.
– Давайте я попробую объяснять. Итак, шесть лет назад у меня была подруга… это было в Советском Союзе… У меня была подруга, у меня и моего старшего брата. Мы дружили все вместе… Она была беременная, и ее зарезали.
– Ох, мне так жаль! – восклицает София.
Ей в самом деле жаль эту девушку. Каково это – жить за железным занавесом всю жизнь? Террор, аресты, всюду шпионы кей-джи-би. Убийства беременных.
Ужас.
– Был один мальчик, один молодой человек. Он был влюблен в нее, в эту девушку. И все решили, что это он убил ее. Он последний видел ее живой, первый нашел ее труп. И он кричал, что он виноват. Он имел в виду, что он ушел и оставил ее дома одну, но она просила его не делать так. Но полиция решила, что он говорит, что виноват в убийстве. Я понятно объясняю?
София кивает:
– Да, да, понятно. И полиция арестовала этого человека? Его отправили в лагерь в Сибирь, хотя он был невиновен?
– Нет, в последний момент поймали настоящего убийцу. Какой-то психопат.
– Серийный убийца, – понимающе кивает София.
– Да, как в сериале. Он в пригороде Москвы влезал в летние дома, в дачи, грабил и убивал. Советские газеты никогда не пишут о таком, так что никто не знал. Это очень хорошо, что его поймали. Олег очень удачлив.
– И вы поэтому не хотите? – спрашивает София. – Потому что, ну, это была ваша подруга, и до сих пор эта история…
– Ну да, – говорит русская, – именно так.
София думает, что сейчас ей не помешала бы пара дорожек кокаина. Уговорить русскую – ее последнее задание. Режиссер сказал, что если русская откажется, то всю линию про сатанистов придется вырезать и, значит, София так и не сыграет в этом фильме. Даже Лоренцо ничего не сможет тут поделать.
Лоренцо очень милый, трогательный такой, нежный. И не подумаешь, что пишет сценарии к этим жутким фильмам.
Наверное, такими и должны быть настоящие люди искусства.
– Давайте я попробую еще раз объяснить, – говорит София. – Это не просто какой-нибудь банальный триллер, обычный криминальный фильм. Это – настоящее кино, искусство, такая история ХХ века, увиденная через призму насилия и террора… через изображение насилия и жестокости.
Русская кивает.
– Когда я говорю «насилие», я имею в виду и насилие над женщинами, сексуальное насилие. Проявление мужского стремления к убийству в истории как противоположность женскому стремлению к продолжению жизни.
Русская пожимает плечами:
– Я никогда не думала, что между мужчинами и женщинами такая уж большая разница. Оба они хотят любви, оба они не могут ее удержать.
«Оба они» – значит «мужчины и женщины», переводит про себя София и ужасается: черт, у них в Советской России наверняка запрещены всякий феминизм и борьба за права женщин. Как же объяснить?
– Я хочу сказать, что участие в этом фильме – дань памяти вашей покойной подруги… э-э-э… то, что вы можете сделать в ее память. В память всех женщин, с которыми такое случилось.
– Мне не надо ничего делать ради Татиной памяти. Я ее всегда помню.
Тонкие руки обхватывают огромный живот, ладони поглаживают, словно успокаивая.
– А еще, – говорит София, – это шанс лично для вас. Если вы сможете это сыграть – вы с этим расстанетесь. Это называется сублимация, это еще у Фрейда описано. Вы ведь, наверное, читали Фрейда?
– Нет, – говорит русская – у нас его не переводят. Фрейд запрещен в Советском Союзе.
Ах да, как я могла забыть. В Советской России запрещено все, что несет свободу. И Фрейд, конечно, тоже.
– Ну, я сама попробую объяснить, – неуверенно продолжает София. – Тут главная идея, что самые страшные воспоминания можно как-то выразить художественно и таким образом от них освободиться. Понимаете?
Русская кивает.
– Я не хочу освобождаться, – говорит она, – но я подумаю. У меня есть телефон Лоренцо, я позвоню, если решу.
Она протягивает тонкую руку. Замешкавшись, София пожимает худую холодную ладонь.
Русская смотрит без улыбки.
– Будете звонить, – вдруг говорит София, – просите побольше. Для ребенка. Дети очень дорого обходятся.
(перебивает)
Неудивительно, что у нее денег не было. Когда люди эмигрировали из СССР, они ничего с собой вывезти не могли. Выкручивались, как умели.
У меня есть одна знакомая, сейчас живет в Германии. Когда ее родители уезжали, ей было лет семнадцать. Она была влюблена в одного непризнанного андерграундного художника. Как положено в семнадцать лет – безумно. Никуда уезжать не хотела. Надеялась, что все сорвется.
Уже начиналась перестройка, им выдали разрешение на выезд. Художник в аэропорт не приехал. Девочка обняла напоследок остающихся в Москве подружек и следом за родителями прошла через таможню к регистрации.
Сначала вылет задержали на час. Потом еще на два. Сквозь стеклянную стену девочка стала посматривать на телефон-автомат. Спросила маму, можно ли выйти позвонить. Мама запретила.
Потом рейс задержали еще на час. В зоне ожидания не было никаких магазинов. Таможенники стали выпускать пассажиров купить воды. Девочка, дождавшись, пока мама отвернется, выскочила следом. В телефоне-автомате набрала номер любимого и в сотый раз стала прощаться.
Через десять минут мама нашла ее и увела на посадку. Всю дорогу они молчали.
Спустя много лет мама сказала:
– Ты думаешь, почему я тебя не отпускала?
– Боялась, что сбегу?
– Нет, ты что! У тебя просто в резинке для волос были зашиты бриллианты – и я не хотела, чтобы ты лишний раз туда-сюда через таможню ходила.
Бриллианты – ненадежное вложение. У меня есть в Израиле знакомый индус. То есть еврей из Индии. Его отец был крупным адвокатом, и мальчик все детство жил в настоящем дворце.
Однажды он признался, что до пяти лет вообще не ходил.
– Что-то с ногами? – спросил я.
– Нет, – ответил он, – слуги носили.
Потом в Индии случилась деколонизация. Имущество белых адвокатов было национализировано. Родители продали всё, что могли. На все деньги купили бриллиантов, стали готовится к отъезду.