Калейдоскоп. Расходные материалы - читать онлайн книгу. Автор: Сергей Кузнецов cтр.№ 112

– Ой, я никому не завидую, – отвечает Тата. – Леночка такая чудесная! Я не очень люблю блондинок, но она настоящая красавица… И целуется прекрасно!

– А это ты откуда знаешь? – удивляется Настя.

– Ну-у-у, – тянет Тата, – ну-у-у… например, я видела, как она с Мишкой целуется.

– Тьфу на тебя, – смеется Настя, – я уж думала, ты сама проверяла.

– Я могу, ты знаешь, – и Тата быстро целует Настю в губы несерьезным, почти детским поцелуем.

– Дядя Кирилл, а вы в «Технике – молодежи» читали рецепты спасения Пизанской башни? – спрашивает Олег. – Вы вот что об этом думаете?

– Я думаю, – отвечает дядя Кирилл, – пизанцы сами справятся, нас не спросят.

Мы сидим за столом на той же веранде. Шахматы отставлены в сторону, и, судя по всему, финальный счет не в пользу Олега. Дядя Кирилл привез бутылку «Столичной», и пока мы пьем наше саперави, мальчики деловито опрокидывают «по пятьдесят». Когда на соседних дачах зажигаются окна, все уже достаточно пьяны – кроме Таты, которая сидит в глубоком кресле и улыбается безмолвно.

– Значит, здесь у нас и физики, и лирики? – спрашивает дядя Кирилл.

– Глупости все это, дядь Кирилл, вы уж извините, – говорит Олег, – я вот математик, так что – я не люблю поэзию? Или там музыку? Или вот спросите Настю – она расскажет, что и лингвистам сегодня без математики никуда. Мне кажется, это деление на физиков и лириков – как у Свифта, с тупоконечниками и остроконечниками, помните?

– Помню, помню, – кивает дядя Кирилл. – И почему же тогда, молодой человек, об этом так много говорили и даже в газетах писали? Всего несколько лет назад, совсем недавно.

– Я думаю, – говорит Миша, – это потому, что надо же о чем-то писать. Ну а люди, которые работают в газетах, они ведь, извините, когда журналистами стали? Когда было принято все делить на белое и черное, на левое и правое. Ну, вот и делят на физиков и лириков. По привычке.

– То есть ваше поколение не делит все на белое и черное? – спрашивает дядя Кирилл.

– Нет, наше поколение – не делит. И знаете почему?

– Почему же?

– Потому что мы первые советские люди, которые выросли, не зная войны.

– Тьфу-тьфу-тьфу, – стучит дядя Кирилл по столу. – Выпьем, чтобы и дальше обошлось.

Мужчины разливают остатки водки, девочки допивают красное. Тата скрещивает руки на животе и говорит:

– Мы не только выросли без войны, мы выросли и без Сталина. Без культа личности. Без веры в живого бога на земле, без его смерти, похорон и разоблачения.

Настя замирает. Она не любит разговоров «за политику». Особенно со взрослыми. Уж сколько раз так было – скажешь что-нибудь, а потом – крики, шум, мы за вас кровь проливали, мы с его именем Берлин брали! Не знаешь, куда деться от стыда.

Но дядя Кирилл отвечает спокойно:

– А, вот вы о чем! Ну, так я тоже вырос без Сталина. Но черного и белого в моем детстве хватало.

– Как это – без Сталина? – удивляется Миша. – Вам, дядя Кирилл, извините, сколько лет?

– Все свои, – отвечает тот, – но вырос все равно без всякого Сталина. Дед мой с матерью после Гражданской бежали на Дальний Восток, в Китай. Харбин, потом Шанхай. Там я и родился, а сюда только после войны приехал, в 1947-м, когда все иностранцы из Шанхая бежали. Кто поумней – в Штаты, а некоторые, как мы, – сюда, на Родину. Маму мою, Татьяну Валентиновну, сразу в лагерь, а меня – сначала в спецраспределитель, а потом – тоже лес валить. Но про белое и черное я еще в Шанхае выучил, когда мы с парнями из немецкой школы стенка на стенку дрались.

Интересно, думает Настя, Леночка про это знала раньше? Наверное, нет, а то бы мне рассказала. Интересно ведь: человек вырос не в Советском Союзе! С ума сойти!

Миша расспрашивает про Шанхай, дядя Кирилл рассказывает долго, подробно – про климат, про китайцев, про опиекурильни, про всякие восточные лекарства («вот сейчас всюду пишут про мумиё, так я вам вот что скажу…»), про то, как был устроен город («словно Европа после войны – всюду разные зоны: английская, французская… еще японская была, и евреи отдельно жили»), про то, как бедствовали русские эмигранты, и про то, как тяжело было его матери одной прокормить семью…

Уже давно погасли окна соседних дач, уснули уставшие за день бабушки и дедушки, уснули их внуки и внучки, выгулянные, вымытые, накормленные досыта. Уснули физики и математики, получившие дачи в пятидесятые, уснули художники и музыканты, приехавшие за последние десять лет, уснули владельцы домов и их наследники, уснули снимающие по две комнаты дачники, уснул весь поселок – и только на веранде у Леночки горит свет, и пятеро молодых людей слушают рассказы о городе, которого больше нет.

– Вот такая у нас была жизнь, – говорит дядя Кирилл, сам немного удивленный своей разговорчивостью.

– Я вот хотела спросить, – говорит из своего кресла Тата. – Вы рассказывали, как ваша мама много работала. А отец ваш – он где был в это время?

Дядя Кирилл смотрит на девушку, словно раздумывая, отвечать или нет, а потом говорит, вставая:

– А кто ж его знает! Я не видел его ни разу. У мамы такая жизнь была до меня… много там их было, моих отцов. Мама говорила, он англичанин, влюблен был в нее сильно. Но мама гордая, не хотела, чтобы он думал, будто она из-за паспорта… короче, так я и вырос безотцовщиной. А то жил бы сейчас где-нибудь в Англии, в собственном поместье.

Настя смотрит на Тату: худые руки сцеплены на животе, глаза горят на белокожем лице. Ей кажется, она сейчас спросит: «Но ведь у вашей мамы это тоже была любовь? Не могло же, чтобы без любви?» – но Тата только улыбается, а потом говорит:

– Ваш отец наверняка был хороший человек. Я все-таки верю в генетику.

Шлепая по лужам, Светка возвращается из дачного клуба. Дураки они, думает она, зря не пошли. Кино – обхохочешься. Весь зал в лежку от смеха. «Упал. Очнулся – гипс». Осенью в Москве еще раз схожу. А Мишка с друзьями – ну, не хотят как хотят, им же хуже.

И ведь что обидно: еще вчера собирались идти все вместе, но в последний момент все разладилось: зарядил дождь, Леночка сказала, что в такой ливень она простудится, Настя вообще ни с того ни с сего расхандрилась – короче, пришлось Светке идти одной. Ну и ладно, главное, кино смешное. Да и дождь прошел.

Она открывает калитку и идет к дому. Посреди поляны – той самой, где обычно играют в бадминтон, – замирает. Веранда ярко освещена, шторы, как всегда, не задернуты. Вот, оказывается, как оно со стороны, думает Светка, когда мы вечером сидим, мы, значит, как на ладони. Хорошо еще, с улицы ничего не видно. Ничего плохого, конечно, не делаем, но все-таки неприятно представить, как кто-то смотрит на тебя из темноты, – ровно так, как она сама сейчас глядит на брата и его друзей.

Светка представляет человека, который крадучись переходит с участка на участок и каждый раз заглядывает в освещенные окна, словно ему показывают длинный фильм, составленный из множества коротких сценок. Сложится ли из множества картин одна большая картина – например, картина их поселка? Получится ли из множества коротких историй одна большая? И если да – про что она будет?