Вселенная против Алекса Вудса - читать онлайн книгу. Автор: Гевин Экстенс cтр.№ 64

В начале октября — я как раз только что получил права — у мистера Питерсона начались серьезные проблемы с речью. Они накапливались постепенно, но к октябрю проявились с очевидностью. Он стал говорить медленнее, словно у него заплетался язык, как если бы он был подшофе. (Он не пил, а если и бывал под кайфом, то под кайфом совсем иного рода.) Он отдавал себе отчет в том, что трудности возникают при произнесении определенных звуков — слова как будто застревали у него в горле — и с регуляцией громкости голоса. Поначалу эти нарушения воспринимались как небольшое неудобство, но время шло, и они делались все заметнее. Вскоре мистер Питерсон сказал, что собственный голос звучит для него как чужой, как будто не желает его «слушаться». При этом он не потерял способности ясно мыслить, то есть по-прежнему прекрасно осознавал, что именно хочет сказать, но вот облечь свою мысль в слова ему становилось все труднее.

Но он и тут приспособился — вместо того чтобы говорить, начал писать мне записки. Я думал, он таким образом пытается избежать унижения, что ли. Но оказалось, мистер Питерсон просто счел, что письменный способ общения надежнее устного: рука в отличие от голосовых связок и языка пока его не подводила. Но тут встала новая проблема — с глазами. Мистеру Питерсону приходилось жутко напрягаться, чтобы следить взглядом за строчками — что по горизонтали, что по вертикали. Наконец ему надоело мучиться, и он стал писать вслепую, не заботясь о том, что выходит на бумаге. Он теперь не расставался с блокнотом и ручкой и научился излагать любую мысль буквально двумя-тремя словами.

Удобочитаемо? — спросил он как-то в начале «эры слепого письма».

— Абсолютно, — успокоил его я. — Конкурс каллиграфов вам не выиграть, но я все понимаю.

Так проще, чем разговаривать, — признался мистер Питерсон.

Но неприятности с речью по сравнению со всем остальным оказались не так уж страшны. Если нас не подгоняла спешка, мы могли, как прежде, вести диалог на любую тему. Мистер Питерсон не утратил способность к коммуникации — просто она приняла другую форму. На данном этапе ситуация устраивала нас обоих.

К февралю 2011 года стало очевидно, что главной проблемой мистера Питерсона становится ограниченная подвижность. Теперь он, даже пользуясь ходунками, с трудом добирался до туалета или до кухни, чтобы поставить чайник. И вот как-то вечером в начале марта он решил, что время пришло. Он и раньше говорил, что поставит точку, когда поймет, что больше не может себя обслуживать. Вариант существования под присмотром сиделки мистер Питерсон не рассматривал даже гипотетически.

Пора, — написал он в блокноте.

Пора так пора. Как ни удивительно, этот сигнал не вызвал во мне бури эмоций. Я все-таки долго готовился к этому моменту. И знал, что должен проявить силу и выдержку. Наступал последний акт нашей дружбы. Мысль об этой дружбе не давала мне пасть духом.

Я позвонил в Швейцарию и сообщил, что мы приедем через четыре недели. Мистер Питерсон произнес в трубку всего пару слов, подтверждая, что его намерения не изменились.

После этого телефонного звонка все закрутилось.

Мы не ждали никаких подвохов и даже не предполагали, что у нас могут возникнуть какие-либо сложности. С какой стати? За исключением пары малозначащих деталей — например, что наплести моей матери — мы спланировали все самым тщательным образом. Результаты медицинских обследований со свежими датами лежали наготове. Машина прошла техосмотр, страховка была переоформлена на мое имя. Мы назначили дату отъезда. Мы не сомневались, что спокойно уедем и никто нас не хватится. Так все и получилось бы. Так должно было получиться, если бы мистер Питерсон случайно не поскользнулся. Но он поскользнулся, упал, и весь наш план рассыпался. Принцип домино. Не будь этого, все сложилось бы иначе.

Нашла его Кристина. Апрельским утром, в десять часов, за двое суток до нашего предполагаемого отъезда. Как потом писал мистер Питерсон, он не помнил, что именно произошло. Судя по всему, ничего особенно страшного — оступился, споткнулся, на секунду утратил ориентацию. В падении он выставил перед собой левую руку, которая защитила голову при ударе об пол, но сама пострадала под весом тела.

Попытки пошевелить ею причиняли жуткую боль, но перевернуться на бок или на спину, опираясь на правую руку, он не сумел. Так он и лежал, прижавшись щекой к холодному плиточному полу — рука неловко подвернута, волосы слиплись от крови. Обнаружив его в таком виде, Кристина поступила так, как поступил бы на ее месте любой нормальный человек: вызвала «скорую». Мистер Питерсон пытался ее отговорить, повторяя, что с ним все в порядке и просто надо помочь ему встать, но с его губ срывались лишь нечленораздельные хриплые звуки, окончательно убедившие Кристину в правильности ее первоначальных намерений. Свою оценку ситуации она выразила одним литовским словом, произнесенным пару десятков раз. Мистер Питерсон, кажется, догадался, что оно означает.

Рентген показал перелом мизинца. Его прибинтовали к среднему пальцу, а на разбитую голову наложили дюжину швов. Врачи сказали, что мистер Питерсон легко отделался. Будь он в остальном здоров, его отпустили бы домой в тот же день, но с таким диагнозом, как у него, об этом не могло быть и речи. Травмы были незначительны, но для ходьбы мистеру Питерсону требовались обе руки, чтобы опираться на два костыля, — один проблему равновесия не решал. Это означало крушение всех наших планов.

Меня выпишут только через 2 дня! — написал мне мистер Питерсон, когда после уроков я примчался к нему.

— Это несколько осложняет дело, — высказал я самоочевидную мысль. — А нельзя уговорить их, чтобы вас отпустили?

Говорят, рискованно. Боятся, что у меня сотрясение. Башка кружится. От здешней кормежки отказался.

— Может, правда сотрясение? — предположил я.

Ерунда. Башка у меня постоянно кружится. Это просто предлог.

— А зачем он им?

С сотрясением через 2 дня не выписывают! Они вообще не хотят меня выпускать. Разве не ясно? Посмотри на меня.

Я посмотрел.

Левая рука не работает. Из-за этой чертовой лангеты я в нее даже ничего взять не могу. Через 2 дня ее не снимут. Я в ловушке.

Я старался соображать быстро.

— Завтра позвоню в Швейцарию, — пообещал я. — Объясню им, что случилось, и попрошу перенести дату. Ничего еще не потеряно. Вы сможете после выписки вынести дорогу?

Мистер Питерсон долго трудился над листом бумаги. Когда он закончил, его ответ занимал почти полстраницы.

Алекс, они меня не выпишут. Как ты не поймешь? Ни один нормальный врач не отпустит меня домой. Они продержат меня до тех пор, пока я окончательно не потеряю способность двигаться, а потом сдадут в социальную службу. Так, что мне из больницы путь один — в хоспис. Если раньше не вынесут отсюда ногами вперед. Сам подумай.