Старая ведьма улыбалась во все свои тридцать два — или сколько их там у неё осталось? — зуба.
— Молодец, — повторила она. — Услышала, распознала, дотянулась.
— Госпожа Старшая… а что это? Кто это? С кем я говорила?
Ведьма ухмыльнулась.
— Много кто живёт в наших лесах, дева. Много кто — под горами. Все они — верные друзья наши. Тебе нужно уметь их слушать. Ты — смогла. Молодец.
— А… если б не смогла? — замирая, пролепетала Молли.
— Выдрала б тебя, как sidorovu козу!
— К-какую козу?..
— Козу некоего Сидора.
— Какого Сидора? Он что, с ней как–то по–особенному плохо обращался?
— Неважно! — отмахнулась ведьма. — Ты услышала, и это главное. Идём теперь наверх.
— А там я б их разве не услыхала?
— Ну горазда ты спрашивать, маломерка! Нет, не услыхала б скорее всего. Тут особая комната. Для такого зова открытая. Пошли теперь дальше…
Поскольку старая ведьма пока что не гневалась на вопросы, Молли осмелела.
— Госпожа Старшая! А ещё можно спросить? Можно- можно–можно?
— Можно, непоседа. Чего тебе?
— Та комната, куда ходить нельзя…
— Про неё и говорить не будем, — отрезала старуха. — Меньше соблазна. Ну, идём, покажу тебе теперь, где сама обретаюсь.
— А… а можно туда заходить?
— Постучав! — усмехнулась Старшая. — Я же сказала, всюду ходить можешь, кроме только лишь той комнаты. Всё должна знать — вдруг за хозяйку придётся остаться?
…Комнаты Старшей ничем не отличались от остального дома. Те же повсеместные пучки сухих трав (кажется, что старуха задалась целью увешать ими всё свободное пространство), тяжёлые сундуки с могучими замками, а ещё, а ещё…
— Миледи! Бесчеловечно и бессердечно было с вашей стороны не представить мне эту юную мисс! — с оттенком недовольства заявил хорошо поставленный мужской голос на отменном имперском, с настоящим столичным прононсом.
Молли остолбенела. Старуха же ухмыльнулась, выкатив из–за сундуков что–то вроде столика на колесиках, где на серебряном поддоне помещалась…
Голова. Голова импозантного холёного мужчины средних лет с роскошными, тщательно расчёсанными усами, с моноклем в глазу, с аккуратно собранными сзади в элегантный хвост благородно–седыми волосами. Шея охвачена тёмно–синим воротником парадной офицерской формы, алые петлицы с золотыми дубовыми листьями. Породистый нос с лёгкой горбинкой, кустистые брови, тонкий белый шрам через левую скулу.
Старуха усмехалась, явно довольная произведённым эффектом.
— Мисс Блэкуотер, позвольте вам представить лорда Вильяма Хастингс—Басса, семнадцатого графа Хастингско- го, генерал–майора, командующего Горным корпусом Её Величества.
— Мой лорд… — пролепетала Молли, и ноги её сами собой согнулись, делая книксен.
— Мой бог, миледи! Что здесь делает моя соотечественница? — Лорд Вильям–и–всё–прочее вскинул брови. Монокль выпал, повисая на шёлковом шнурочке; Старшая мгновенно подхватила его, аккуратно и не без известной заботливости водружая на место.
— Благодарю, миледи. Позволено ли будет мне узнать, как вас зовут, дитя моё?.. И обращайтесь ко мне просто — лорд Вильям.
— М-молли, лорд Вильям. Молли Блэкуотер. Из Норд- Йорка.
— Блэкуотер? Погодите, уж не дочь ли вы достойнейшего джентльмена, доктора Джона Каспера Блэкуотера? Он служил под моей командой…
— Да, мой лорд. Я имею честь быть его дочерью, — вбитые в подсознание, заученные фразы сами приходили на ум.
— Невероятно. Немыслимо. — Голова проделала сложное движение бровями, долженствующее изображать крайнюю степень изумления. — Но, ради всего святого, как вы здесь очутились?
— Долгая история, дорогой мой, — неожиданно почти промурлыкала Старшая. — Не сомневаюсь, Молли её вам поведает. А сейчас она под моим попечением.
— Ох, миледи, могу лишь надеяться, что она здесь не для того, чтобы составить мне компанию на другом серебряном подносе! — с укоризной заявил достославный граф.
— Помилуйте, дорогой мой, ну о чём вы! Будто не помните, как сами тут очутились! — сдвинула брови Старшая, но Молли готова была поклясться, что это не более чем игра.
— Как не помнить, — слегка вздохнул почтенный лорд. — Видите ли, мисс, меня в некотором смысле… э–э–э… разорвало на куски. Дефект снаряда, да, мисс, дефект…
— Вас, дорогой, и впрямь разорвало, — перебила Старшая. — Что я сделала после этого, было единственным выходом.
— Верно, — печально заявил лорд Вильям. — Но, миледи, хоть я и признателен вам за моё собственное спасение, но корю, корю за всех остальных моих собратьев по оружию, весьма немилосердно водружённых вами на частокол!
— Ах, мой дорогой, оставьте, — отмахнулась Старшая. — Не явились бы они в наши горы — остались бы целы.
— Быть может, милосерднее было б дать им умереть, с честью отойдя к Господу…
— Может, может, голубчик мой, — почти нежно проговорила Старшая, беря с подноса деревянный гребень и без особой нужды проводя им по волосам доблестного генерал–майора. — А я так скажу, пускай–ка посидят, о делах своих скорбных подумают… Я ж кого ни попадя себе на кол не сажаю!
— Знаю, моя госпожа, знаю, и всё равно не могу до сих пор поверить, что такая почтенная леди предаётся столь кошмарным и жестоким занятиям!..
— Ты, господин мой Вильям, меня не учи!..
— Но, миледи, если все остальные дрожат пред вашим ужасным искусством, кто ж донесёт до вас слово правды? Ибо мне ведомо, что сердце ваше вовсе не столь черно, как вы сами желаете сие представить! Даже это бедное дитя, как я смотрю, уже запугано вами!
— Это дитя само кого хочешь запутает, болезный мой, — ухмыльнулась ведьма. — Она…
— Нет–нет–нет, — поспешно сказал лорд Вильям. — И слушать не хочу, дорогая моя, и слушать не хочу! Бедняжку наверняка похитили из родного города, коварством и обманом заманив в дремучую чащу, где набежали чудовища страшные, схватили ребёнка несчастного… подвластные вам ужасные звери доставили её сюда, в ваш дом, полный кошмаров, каковые способны отправить на тот свет и крепкого мужчину!
Молли прикусила губу, стараясь не рассмеяться. «Прикрывать рот ладонью — крайне, крайне невоспитанно, мисс!» — не уставали повторять в школе. Только если на руке формальная белая перчатка, а общество дало «весомый повод скромной молодой леди испытывать смущение».
— Вижу, вижу, выискался у неё защитничек… — Старшая ухмылялась, показывая жёлтые зубы, но почему–то сейчас это не казалось ни страшным, ни уродливым. — Теперь, любезный мой лорд, будет тебе ещё с кем поговорить. А ты, yegoza, будешь в свой черед волосы лорду Вильяму расчёсывать.