Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны - читать онлайн книгу. Автор: Миле Белаяц cтр.№ 56

Страница

Обеспокоенные тем, что война может и не начаться, германцы интересовались у Берхтольда, что он собирается предпринять, если Сербия примет ультиматум. Министр успокаивал союзников, объясняя, что в этом случае «они [Монархия] смогут выбрать способ (!), как на практике будут выполняться их требования» [387] .

На улицах Белграда после объявления мобилизации 26 июля 1914 г. (из коллекции Момира Марьяновича)

Первая страница «Фигаро» от 26 июля 1914: «Сербия не подчинилась – разрыв отношений», «Просьба продлить срок действия ультиматума отклонена» (из коллекции Момира Марьяновича)

Первая страница «Фигаро» от 28 июля 1914: «Вернулся Пуанкаре», «Война или мир?», «Акция Австро-Венгрии» (из коллекции Момира Марьяновича)

Царь Николай II и французский президент Раймон Пуанкаре в Петербурге 23 июля 1914 г. (из коллекции Момира Марьяновича)

В некоторых новейших работах утверждается, что сербская «неуступчивость», зафиксированная в ответе на ультиматум, обусловлена поддержкой со стороны России. Делаются и более смелые предположения, будто сразу было принято решение об оказании военной помощи, то есть о вступлении России в войну в том случае, если Австро-Венгрия нападет на Сербию. Состоятельна ли эта версия с точки зрения хронологии и, собственно, реального хода событий? Почему венское правительство приказало посланнику отложить на несколько часов вручение ультиматума? Почему на его рассмотрение дан столь краткий срок – 48 часов – и почему саботировалось телеграфное сообщение между Белградом и Петербургом, осуществлявшееся посредством Австро-Венгерских линий?

Разумеется, для Белграда было исключительно важно, как поведет себя Россия в случае нападения Австро-Венгрии. При этом Сербия российскому и прочим посланникам с самого начала дала понять, что собирается защищаться и не позволит беспрепятственно себя оккупировать.

Др. Лазар Пачу, в отсутствие Николы Пашича принявший австро-венгерский ультиматум, сразу после его обсуждения с коллегами по кабинету уже в 6.20 позвонил по телефону в российское посольство и попросил В. Штрандтмана прийти в здание правительства. «Когда я прочел полученный документ до конца, Пачу, не спрашивая моего мнения, сказал, что война, видимо, неизбежна, и тяжело вздохнул… “Австрийский посланник предупредил меня, что, если мы не примем все требования безоговорочно, ему предписано покинуть Белград со всем составом миссии”. Помолчав несколько секунд, он, глядя мне вдумчиво в глаза, просил передать моему министру иностранных дел “мольбу” о защите Сербии… Я ему без обиняков ответил, что она на меня произвела самое удручающее впечатление, что война мне кажется неизбежной, но что сербское правительство обязано в своем ответе Вене идти до самых крайних пределов уступчивости, ибо только таким путем можно будет обрести друзей, которые добьются смягчения предъявленных требований и в конце концов мирного разрешения конфликта, если только это мало-мальски возможно» [388] , – записал Штрандтман в своих воспоминаниях.

Целую ночь он и Зарин, а также весь персонал посольства занимались шифровкой длинной телеграммы, воспроизводившей текст ультиматума. До этого – сразу после встречи с Пачу – Штрандтман отправил в Петербург два послания. Первое гласило: «Прошу срочных распоряжений. Только что в 6 часов вечера австрийский посланник передал заступающему Пашича министру Пачу ультимативную ноту своего правительства, дающую 48-часовой срок для принятия заключающихся в ней требований. Гизль добавил на словах, что, в случае непринятия заключающихся требований целиком в 48-часовой срок, ему предписано выехать из Белграда с составом миссии. Пашич и прочие министры, уехавшие на агитацию по выборам, вызваны и ожидаются в Белград завтра в пятницу в 10 часов утра. Пачу, сообщив мне содержание ноты, просит защиты России и говорит, что ни одно сербское правительство не сможет согласиться на поставленные требования» [389] .

Вторая телеграмма представляла собой резюме австрийской ноты.

Около 22.00 в российскую миссию приехал королевич Александр, которому Штрандтман повторил сказанное Пачу: «Необходимо идти до самых даже, казалось бы, невозможных уступок. От этого зависит будущее Сербии». Согласившись, престолонаследник спросил: «А что сделает Россия?». «Официально, ничего сказать не могу, – отвечал поверенный в делах, – так как ультиматум в Петербурге еще не известен, и я никаких инструкций не имею». «А ваше личное мнение?» – спросил Александр. Оно, по словам Штрандтмана, могло «быть основано только на прошлом, т. е. на общих неизменных линиях русской политики. Россия уступала и отступала, когда самостоятельность балканских государств не подвергалась опасности». А когда существовала угроза лишения это самостоятельности, «Россия этого не допускала и шла до крайних пределов сопротивления (1821, 1876, 1877 – М. Б.)». В тексте ультиматума российский представитель узнал руку бывшего посланника Форгача, который вынужденно оставил Белград, дискредитировав себя участием в афере Фридъюнга. Свою нетерпимость в отношении Сербии он теперь проявлял в качестве помощника Берхтольда. Итак, имея в виду, что требования Австро-Венгрии угрожали суверенитету Сербии, Штрандтман обнадеживал принца-регента, что «можно думать, что Россия скажет свое слово в Вашу защиту» [390] .

Страница