Но что он может с этим поделать? Он владеет железнодорожной компанией, и его задача – обеспечивать движение поездов, а не рассуждать, где кого поселить.
А с другой стороны, это его страна и он не хочет видеть ее заселенной кем попало. И этот вредина Уильямс, может быть, в чем-то и прав. Харрисон решил, что в свой следующий приезд в Вашингтон он обсудит этот вопрос с людьми, у которых могут быть кое-какие ответы и кто может как-то повлиять на такую ситуацию.
Июль 1867 года
О’Хирн стоял над землекопом и избивал его ногами. Делал он это изо всех сил, а китаеза все время пытался отползти в сторону.
– Когда я говорю сейчас, это значит именно сейчас! – кричал О’Хирн, подчеркивая каждое слово ударом ноги по китайской заднице. Он не знал, понимает ли рабочий, что он ему говорит, и даже понял ли он в самом начале, что от него требовалось, но такой способ выпускать пар ему нравился, поэтому он продолжал избиение даже после того, как мужчина потерял сознание.
Как всегда в таких случаях, переводчик был болен и абсолютно бесполезен – сейчас он истекал по́том от лихорадки в одной из палаток на китайской стороне лагеря. О’Хирн был уверен, что никогда не видел настолько обабившегося мужика. Скорее всего, этот сукин сын – евнух. Они же попадаются там, в Китае?
Удивительным было то, что другие китаезы, казалось, не болели никогда. Или просто не показывали этого. Его люди страдали от дизентерии и других желудочных заболеваний половину сезона. А эти китаезы вкалывали день за днем, невозмутимые и неприхотливые, как машины. Скорее всего, это от того, что они привезли с собой всю еду, все эти непонятные травы и прочее дерьмо. Они даже воду кипятят, прежде чем ее пить. Если б эта еда, которую они готовят, не выглядела так отвратительно, О’Хирн заставил бы их готовить на весь лагерь. Но он не собирался заставлять своих людей потреблять варево этих язычников.
Да и кроме того, если эту еду съедят нормальные люди, то наверняка отравятся.
Или их специально отравят китайцы.
Иногда они доводили его до бешенства своей пассивностью, и в такие моменты у него возникало желание выбить из них дух, что он часто и делал. Но на них это, казалось, не производило никакого впечатления. Даже с разбитыми и окровавленными лицами они продолжали смотреть на него своими невидящими косыми глазами – и это вызывало желание избить их еще раз. Однако ему казалось, что очень часто под этой покорностью скрывался настоящий огонь и жажда отомстить. Именно поэтому он и предполагал, что китаезы их всех отравят.
А может быть, это просто была игра его воображения…
Тот, кого он только что избил до потери сознания, лежал, не двигаясь, на земле, а его соплеменники равнодушно взирали на него. Сердитым жестом О’Хирн велел им забрать несчастного и унести его. Четверо китаез повиновались, глядя на него раскосыми глазами, в которых ничего нельзя было прочитать, а остальные продолжали стоять совершенно неподвижно. «А ведь дома у некоторых из них есть жены, – подумал он. – Интересно, если я буду трахать их жен в их присутствии, то эти пассивные сукины дети тоже никак не среагируют на это?»
У него уже так давно не было женщины, что ему было все равно – что китаянка, что индианка. Когда железная дорога агитировала их подписать контракт, то обещала и женщин, и что угодно, но потом о своих обещаниях она быстренько забыла, так что мужчины уже начинали нервничать. Такая жизнь была противоестественной. Они же не священники, в конце концов.
Рядом О’Хирн услышал звук бича – один из рабочих пытался заставить непокорную упряжку лошадей втянуть на полотно груженую телегу. Ему пришла в голову мысль. Может быть, сегодня вечером, для того чтобы развеселить своих людей, он устроит небольшие соревнования. Притащит сюда китайского переводчика, привяжет его к столбу и отделает кнутом. А люди смогут делать ставки, как долго китаеза продержится, прежде чем потеряет сознание.
Бо́льшую часть недели они будут работать на этом перегоне, так что разнообразия ждать неоткуда. Кроме того, все уже хорошо усвоили свои обязанности. А переводчик им бывал нужен, только если происходило что-то необычное. Так что если пару дней он не сможет работать, то это будет не страшно.
Может быть, это даже станет ему уроком на будущее.
О’Хирн ухмыльнулся.
Люди любят разные пари.
Март 1868 года
Хотя у него был дом в Чикаго и апартаменты в Нью-Йорке, в течение последних пяти лет резиденция Честера Уильямса располагалась в Беар Флэтс, штат Калифорния. Недалеко отсюда он заработал свое состояние на золотых приисках, и именно в этом месте он построил себе настоящий дом, с помощью лучших в штате строителей и одного из лучших нью-йоркских архитекторов. Здесь, в этой сонной деревушке, он чувствовал себя дома, здесь он скрывался от любопытных глаз равных себе и от сплетен, которые распространяли их жены. Здесь он создал свою вотчину, в которой полицейские силы существовали только для того, чтобы выполнять его приказы, а другие жители тряслись в постоянном страхе. Несколько местных предприятий возникли только для того, чтобы удовлетворять его требования – он был единственным клиентом переплетчика, а галантерея в городе вообще без него не появилась бы, – поэтому Честер не только замечал, с каким почтением относились к нему местные жители, он постоянно ожидал этого.
Всем давно было известно, что один из старателей по прозвищу Психованный Мерле – который жил в Дьявольском Каньоне, опрометчиво полагая, что через гору Додж проходит еще никем не обнаруженная золотая жила, – взял себе в жены китаянку после того, как убил в пьяной драке в Колиме ее мужа. У них с этой женщиной даже родилась дочь-полукровка, и, хотя никто их до сих пор не беспокоил, побаиваясь крутого нрава Мерле, который легко мог пристрелить кого угодно по дороге в каньон, Уильямс решил, что пора положить этому конец. Это было мерзостью, когда мужчина жил с китаянкой, а уж вернувшись со своей последней встречи с Харрисоном, Честер решил, что подобного в Беар Флэтс они не потерпят.
И он послал своего слугу Итона (англичанина, больше никаких цветных в доме) за Лейном Макгратом, местным шерифом. Двадцать минут спустя старик, испуганно озираясь, вошел в его кабинет. Это был первый раз, когда кто-то из жителей города был допущен на его частную территорию – до этого все встречи происходили за ее пределами, и Лейн, понятное дело, ощущал себя не в своей тарелке. Ясно было, что происходит что-то важное.
Уильямс тянул время, наслаждаясь дискомфортом шерифа.
– Хотите что-нибудь выпить, мистер Макграт?
– Нет, сэр, – ответил шериф.
– А я, пожалуй, выпью бренди. Оно так успокаивает меня… Вы уверены, что не хотите ко мне присоединиться?
– Конечно. То есть я хотел сказать, спасибо, сэр.
Уильямс улыбнулся, разлил коньяк, уселся в кресло напротив Лейна и сделал неспешный глоток.
– Я пригласил вас сюда, чтобы обсудить ситуацию, которая, на мой взгляд, вышла за рамки приличия. Естественно, я говорю о старателе в Каньоне Дьявола, об этом Мерле – так, кажется, его зовут. Люди еще называют его Психованный Мерле.