Штрафники Василия Сталина - читать онлайн книгу. Автор: Антон Кротков cтр.№ 58

Затем доктор вколол всю ночь предававшемуся самым разнузданным видам наслаждений мужчине очередную инъекцию своего чуда-препарата, и когда начались полёты, Красавчик сражался в небе, как тигр, не ведая усталости. До вечера он выполнил шесть напряжённых вылетов, а потом снова улизнул в город…

Но если Лёня упивался новыми возможностями, то Кузаков, напротив, жаловался Борису, что весь день чувствует себя так, будто у него шило в одном месте, а ночью он долго не может заснуть.

В конце концов, Борис пресёк деятельность подозрительного «эскулапа». Вместе с Кузаковым и Рублёвым они в один прекрасный вечер собрали вещички Павловского и запихнули его в Ли-2, возвращающийся в Москву. Правда, на следующий день у Нефёдова состоялся неприятный телефонный разговор с взбешённым Василием Сталиным. Командующий орал на Бориса, чего раньше никогда себе не позволял, и грязно матерился. Он требовал принять Павловского обратно. Но Борис оставался непреклонен, отвечая на угрозы:

– Можете снять меня с должности, пожалуйста, я готов хоть сегодня сдать дела другому офицеру. Но пока я командир группы, только я один отвечаю за подготовку своих людей. Если у кого-то из них в воздухе не выдержит сердце или случиться кровоизлияние из-за очередного укола вашего доктора, всю ответственность ведь повесят на меня одного.

В конце концов, Василию Сталину пришлось согласиться с таким доводом, и доктор больше в расположении особой группы не появлялся.

Но прошло какое-то время, и в работу лётчиков самым бесцеремонным образом попытался вмешаться уже «секретчик». Однажды утром Борис приехал на аэродром из лётного городка не со всеми общим автобусом, а на машине знакомого комполка. Подчинённые встретили Нефёдова дружным негодованием. Стали разбираться и выяснилось: Бурда запретил полёты до тех пор, пока все не выучат два десятка корейских фраз, с помощью которых лётчикам предстояло объясняться в воздухе.

Майор подтвердил Борису, что действительно поставил самолёты на прикол до тех пор, пока Рублёв, Красавчик, Сироткин, Тюгюмджиев, Кузаков, и, извините, сам Нефёдов не сдадут ему экзамен на знание нужных слов и фраз:

– Это распоряжение Москвы, – внушительно подняв глаза к небу Бурда. – Вы будете летать на самолётах с северокорейскими опознавательными знаками, поэтому радиопереговоры в воздухе предписано вести только по-корейски. Учтите: за любое славянское выражение виновный будет отдан под суд! Я уже распорядился, чтобы на приборной доске каждого самолёта имелась специальная переводная таблица корейских выражений.

Прошли к самолётам. На приборной доске первого же МиГа, в кабину которого Борис заглянул, действительно красовался листок с перечнем самых ходовых в воздушном бою фраз с переводом их на корейский язык: «разворот влево – урадара, разворот вправо – чарадара, подойти ближе – осипсио» и т. д.

Борис поднял глаза на Бурду. Видимо, его взгляд лучше любых слов передавал то, что сейчас чувствовал «Анархист», потому что майор принялся оправдываться:

– Это не моя блажь, мне самому приказали. В других частях тоже проводят такую работу.

Приказ действительно исходил с самых верхов, поэтому на этот раз Борису пришлось подтвердить подчинённым его правомерность. Но неофициально он посоветовал своим парням в случае острой необходимости немедленно переходить на родную речь. В боевых же условиях о дурацком распоряжении и вовсе следовало забыть. Там счёт пойдёт на секунды, и времени на обдумывания, как произнести ту или иную команду по-корейски или припоминание, что означает эта самая «чарадара», просто не останется.

Но в других частях, как потом узнал Нефёдов, приказ попытались исполнять. И лишь после того как погибли люди, распоряжение всё же признали ошибочным и отменили.

В Маньчжурии местом базирования группы был определён крупный аэродром вблизи Харбина. Здесь «сидело» много авиачастей – советских и китайских. Бытовые условия были хорошие. Повар, которого Борис взял с собой, не подвёл. Он оказался не просто первоклассным специалистом, но и настоящим энтузиастом своего дела, хотя никто не стал бы его упрекать, если бы ежедневный рацион лётчиков и техников состоял из взятых с собой консервов, круп и макарон. Но вместо этого штатный гастроном группы постоянно придумывал разные способы разнообразить меню. На кухне офицерской столовой он организовал выпечку хлеба, покупал на местном рынке мясо и овощи и готовил борщи, вкусные вторые блюда. Лётчикам регулярно предлагались для дегустации специфические блюда местной азиатской кухни, например, трепанги или, как называли их ребята, «морские огурцы».

Борис добился у майора Бурды, который исполнял так же должность казначея их маленькой воинской части, чтобы он выделял повару необходимые средства на закупку мяса и других высококалорийных и богатых витаминами продуктов.

Базирующиеся по соседству с нефёдовцами китайские и северокорейские союзники могли только завидовать русским. Их лётчиков кормили впроголодь. Пиала риса или чумизы [46] на завтрак и на работу! По такой же норме кормили китайских солдат в окопах, но им не приходилось выдерживать девятикратные перегрузки. Не удивительно, что после полёта в зону китайские лётчики прилетали совершенно обессиленные и часто даже не могли сразу выбраться из самолёта. Худенькие и низкорослые, какие-то забитые, они вызывали жалость.

Отношение китайских командиров к своим лётчикам, особенно к молодым, действительно было ужасное. У них даже авиатехников кормили и обмундировывали лучше, так как считалось, что механики работают, а лётчики катаются.

Даже к опытнейшим профессионалам коммунисты относились пренебрежительно. Однажды Борис случайно познакомился с северокорейским пилотом в чине Санг-са, то есть младшего сержанта. Они оказались примерно ровесниками, и Нефёдова удивило, что его собеседник носит такое низкое звание. Выяснилось, что Второй мировой вовремя его знакомый сражался в составе ВВС императорской Японии. Японцы считали Корею «младшим братом», поэтому корейцам разрешалось вступать в японские вооруженные силы и даже получать офицерские звания. После окончания Второй мировой ветеран с женой детьми вернулся на родину и почти сразу оказался в плену у партизан. Лётчику предложили на выбор: умереть, либо поступить на службу к новой власти, поменяв истребитель «Зеро», на «Як» советского производства. А чтобы «доброволец» не перелетел к южанам, его семью держали в каком-то селении в качестве заложников. За вылеты бывший японский ас не получал никаких денег, от скудного питания с ним несколько раз случались голодные обмороки. Но если лётчик долго не одерживал побед в воздушных боях, его мог вызывать к себе комиссар бригады и потребовать, чтобы саботажник взял на себя обязательство до конца недели преподнести любимой власти подарок в виде сбитого неприятельского самолёта. Невыполнить данное комиссару слово было нельзя. И одному только богу было известно, как ему удавалось выживать и даже сбивать американские самолёты.

Да, порядки. принятые у союзников, казались чрезмерно жёсткими даже штрафникам. За малейшее проявление трусости или небрежности пилота там могли на неделю посадить в яму на хлеб и воду, а то и казнить. Однажды молодой китайский пилот – совсем ещё мальчишка по неопытности разбил самолёт при посадке. Едва коснувшись колёсами бетона, его МиГ начал «козлить» – подпрыгивать из-за того, что лётчик превысил скорость снижения. Парень растерялся, съехал с полосы: машина вдребезги, а сам он лишь чудом уцелел. Видевшие это русские облегчённо перевели дух: хорошо, хоть жив остался. Но через несколько дней китайский трибунал объявил лётчика гоминдановцем. Его обвинили в том, что он специально из вредительских побуждений уничтожил ценное народное имущество. Беднягу повесили на краю лётного поля. Так что несколько последующих дней, выруливая свой самолёт на старт, Борис видел покачивающееся на ветру тело бедняги. Показательная акция явно была рассчитана на сослуживцев повешенного, чтобы они каждую минуту помнили о цене возможной ошибки.